Царь Алексей Тишайший

Пока не было никакого отпора царским войскам, города в Литве сдавались на милость победителя и присягали в подданство царю Алексею Михайловичу. Царь был щедр и разрешал почти все, что у него просили покоренные — сохранить дома, имущество, пребывать в прежних должностях, пользоваться магдебургским правом в городах и льготами, дарованными польскими королями, или позволял уехать тем, кто не хотел ему присягать в подданство. Слово «отказать» возникало только в делах церковных: здесь царь был неумолим. Когда обсуждали условия сдачи Витебска, он запретил «римскую веру»: «костелу не быть, а петь у себя в домех». Ксендзам при этом было разрешено выехать в Польшу. Такой же запрет постиг униатов: «унеятом не быть»^{324}

.

Правда, длилась царская милость недолго, до первых признаков неповиновения. Так, например, смоленскую шляхту велено было увозить связанными в Москву по ночам, а если наталкивались на сильное сопротивление, то их разрешалось «сечь», оставляя в живых только женщин и детей.

Для понимания внутреннего состояния царя Алексея Михайловича показательно его дружеское письмо «верному и избранному голове нашему» Артамону Сергеевичу Матвееву, написанное в тот же радостный день 23 января 1654 года. Царь делился со стрелецким головою Матвеевым сокровенными мыслями и говорил о своем тогдашнем пребывании «в тяжестях великих душевных». То был отголосок переживаний о «моровом поветрии», которое, впрочем, в Москве «утихло и здраво». Но урок царь Алексей Михайлович получил и писал об этом Матвееву: «Не люто есть вспотыкатца, люто есть, вспоткнувся, не поднятца».

Царь мог обсуждать государственные дела только с самыми близкими советниками. Серьезный характер этих дел не исключал шуток. Юмористически описан даже прием шведского посланника в Вязьме (на это настраивало имя дипломата, звучавшее не совсем прилично на русский слух): «Посланник приходил от Свейсково Карла короля думной человек, а имя ему Удде Удла, а таков смышлен и купить ево то дорого дать, что полтина, хотя думной человек. Мы, великий государь, в десеть лет впервые видим таково глупца посланника, а прислан нароком такой глупец, для проведыванья, что мы, великий государь, будем ли в любви с королем, и про то нам подлинно ведомо». Несмотря на шутливый тон, письмо это прекрасно иллюстрирует внутреннее самосознание царя, его настоящее отношение к новому шведскому королю Карлу X. Царя забавляла перемена тона в дипломатических делах, но он хорошо знал ей цену: «…а братом не смел король писатца к нам, великому государю, и мы тому и добре ради и зело от нас страшны они, свияне». Но главное, что для царя и его дипломатических «визави» все теперь рассматривалось через призму отвоеванного Смоленска. Алексей Михайлович знал, что шведы были встревожены после появления его армии в городах Великого княжества Литовского: «И Смоленск им не таков досаден, что Витепск да Полотеск, потому что отнят ход по Двине в Ригу». Поэтому он и не верил в искренность шведского короля, приславшего такого «достойного» посланника: «Да бута любя меня, прислал обвестить посланника да думново человека, сколко от любви, а здвое тово от страху».

Вторая «статья» царского письма Артамону Матвееву касалась текущих военных дел. Царь уже знал, что против него соединились и выступили два литовских гетмана — великий гетман Литовский Януш Радзивилл и полный гетман Винцентий Госевский (кстати, сын Александра Госевского — главы московского гарнизона в 1612 году): «Подлинно Радивил да Гасевской пришли под Новый Быхов, а с ними пришли всяково чину 12 000 и облегли Новый Быхов, в двух и в трех верстах, а на приступ не смеют итить». Царь иронизирует над тем, что языки говорили сначала о том, что из Литвы идет 100 000 войска, затем «другие сказали» — 50 000, «третьи» — 40 000, — четвертые 24 000, пока «подлинно доведалися» о численности в 12 000. Правда, это в два раза превышало численность защитников Нового Быхова во главе с наказным гетманом запорожских казаков Иваном Золотаренко. Поэтому царь распоряжался отправить ему на помощь войска.

В этой войне царь сам привык быть в наступлении; еще и поэтому он писал Артамону Матвееву о действиях литовских войск, стремившихся вернуть потерянные города. Ответный поход литовских гетманов, наконец-то договорившихся о совместных действиях с королем Яном Казимиром и друг с другом (оба гетмана страшно враждовали), несколько путал карты. Алексей Михайлович самолюбиво не соглашался с тем, что кто-то заставляет его выступить в поход и менять планы: «А мы, великий государь, идем тоже, а не потому что Радивил гордитца пред Богом, а хочет взять Новый Быхов з Золотаренком да Могилев да Шклов и, взяв, итить к Москве. И то свинско есть, что пред Богом хвалится…» Царь получил сведения, что король Ян Казимир был уже готов отправить послов в Москву, но гетман Януш Радзивилл его отговорил. Царь даже пересказывает его слова королю: «Я де пойду, еще отведаю счастья своево и Золотаренка собою и городы отворочю и под Москву пойду».