Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени

– Это серьёзное дело, над которым ещё предстоит поразмыслить и предложить Вене наши условия, – обдумывая что-то, промолвил Сигизмунд. – Но важнее всего нынче решить проблему, которую породили эти смутьяны – Зебжидовский, Гербурт, и виночерпий Литвы Януш Радзивилл[65]. И без того мало нам смутьянов в Швеции!

– Государь, а не будет ли правильно в данной ситуации свести и ознакомить «претендента» с вождями рокошан. Ведь они найдут много общего. И если рокошане убедят «претендента» и окажут ему посильную помощь, то это в значительной степени облегчит наше положение и создаст угрозу Москве. Хотя с московитами у нас уже заключено двадцатилетнее перемирие, – предложил граф Замойский.

– Что ж, пожалуй, это – выход для пара, накопившегося в кипящем котле нашего Варшавского правительства. Но не «хотя», как вы изволили выразиться граф, а «тем более». Потому, что если «претендент» и рокошане выступят совместно против Москвы и кесаря Бориса, мы тот час объявим в Москве, что это произошло без нашего ведома. Мы подчеркнём, что это произошло без какого-либо участия с нашей стороны. Это – смутьяны, которые выступили против своих законных государей. А в Москве за рокошь сажают на кол, и ссекают головы! Это вам ни Литва и Польша, ни Краков и Варшава! – промолвил король и благодарно взглянул на Замойского.

– Великолепно придумано, государь! Только кто возьмёт на себя такую роль и подвигнет рокошан на сближение с «претендентом»? Хитрый и скрытный Сандомирский воевода сразу заподозрит подвох, – вновь поставил вопрос Замойский.

– Пусть великий Литовский канцлер посодействует в этом, убедит и подтолкнёт Сандомирского воеводу к этому шагу. Нам нужно свести вождей рокошан с «претендентом» на Московский престол и поскорее избавиться от них и от него – направить их в поход на Россию. Тем более, и для него, и для них это – возможность реализовать свои замыслы! – подвёл итог Сигизмунд.

– Итак, государь, с вашего позволения я посещу Сандомир. Там я познакомлюсь с «претендентом» и буду содействовать его сближению с Зебжидовским. Ну, а для выяснения подлинности его происхождения у меня есть неопровержимые свидетельства, – с поклоном произнёс канцлер.

Сигизмунд поморщился, но всё же согласно склонил голову на предложение канцлера.

– Езжайте, канцлер. Да благословит Вас Господь. Решайте эту проблему, как угодно. Хотя последнее, из предложенного, для нас какого-либо положительного значения не имеет, – вежливо, но надменно произнёс Сигизмунд. – Скорее наоборот, – уже негромко, под нос себе, добавил он. – Впрочем, я намерен скоро побывать в Кракове и возможно сам встречусь с «претендентом», – добавил Сигизмунд уже довольно громко, так, чтобы канцлер услышал его.

* * *

Марина снилась Расстриге каждую ночь, являлась ему во сне полунагая и звала к себе, обвивая его своими руками и густыми, чёрными волосами. Он понимал, что полностью отдался её чарам, что она словно ведьма уже овладела его душой и телом. Он был не способен, да и не хотел сопротивляться этому колдовству.

Измученный ночными видениями, страдая от неутолённой страсти, молодой человек исповедовался Повадину, на что тот призвал его к усиленной молитве. Иеромонах напомнил неопытному в любви Иваницкому, что дело сие, по его мнению, «без ворожбы не обошлось». Кроме того, Расстриге не стоило забывать, что Марина Мнишек была латинянка, а он оставался православным. И что только через обращение её в православие был возможен их союз. Молодой человек соглашался, кивал головой, но на этом всё и заканчивалось. Он продолжал бредить Мариной и даже завязал с ней тайную переписку.

Марина сама написала Иваницкому и призналась в том, что хочет встретиться с ним наедине в известном ей месте близ Сандомира. Расстрига вострепетал и, скрыв письмо от своих сотоварищей, стал лихорадочно собираться в дорогу. Марина назначила ему встречу близ Сандомира в придорожном постоялом дворе, что на Мелецкой дороге за Вислой.

Они встретились там дождливым июльским вечером, выпили дорогого доброго вина и поднялись из корчмы на верха – в покои постоялого двора. Там молодые люди затворились и кинулись в объятия друг друга…

С того дня жизнь Иваницкого изменилась. Сумасшествие влюблённости продолжалось недели две или немногим более. Молодые люди забыли, кто они и откуда, что им надлежало делать и как вести себя. Состояние непреходящего счастья проникло, объяло их души и не отпускало из своих иллюзорных объятий. Им казалось, что отныне их любовное блаженство будет продолжаться вечно…