Царь и царица

Но было одно лицо, воле которого он никогда не мог противостоять, забиравшее над ним с годами все большую власть — страстно любимая им супруга. С несговорчивыми министрами Ни­колай II справлялся путем простого увольнения в отставку, что было ему тем легче, ибо к ним лично, как я уже упоминал, он вовсе не при­вязывался. В ином положении была Александра Феодоровна. Расстаться с ней он и мысли не допускал, а потому молча, порой стиснув зубы, выносил ее гнет, выйти из под которого он, однако, неоднократно стремился. Не имея доста­точно мужества оказать ей явное сопротивление, он прибегал в таких случаях к {24} пассивной обороне. Так он систематически не отвечал на некоторые, обращаемые к нему Царицей, предложения и вопросы.

«Я тебе четыре раза телеграфировала о Хвостове (кандидате Александры Феодоровны в ми­нистры внутренних дел) и ты мне все не отвечаешь», — писала Государыня в сентябре 1915 года.

Если Николай II не решался прямо возражать против политических планов и проектов Алек­сандры Феодоровны, то всемирно оттягивал их осуществление, что вызывало, например, такие замечания в письмах Царицы: «ты, мой друг, немного медлителен».

Но подобный образ действий возможен был лишь когда Николай II был в разлуке с же­ной. При непосредственном общении с ней он лишен был возможности так действовать. Им­ператрица это вполне сознавала и, не обинуясь, ему это высказывала: «Я ненавижу, — писала она ему, — когда мы врозь. Другие тобой сейчас завладевают».

Тем не менее, абсолютного внутреннего подчинения воле Государыни, даже в самый последний период царствования, у Государя не было, и, быть может, никогда за всю свою женатую жизнь не приложил он столько усилий к отстаиванию собственных намерений, как именно в последний год царствования. Так, при внимательном просмотре всех, изложенных в письмах Ца­рицы, требований, обращенных к Государю, вы­ясняется, что многие из них остались неиспол­ненными.

Правда, что некоторые пожелания Императри­цы, свидетельствующие, между прочим, о непонимании ею русского государственного строя и {25} пределов усмотрения даже самой деспотической вла­сти, Государь фактически не мог исполнить.

К числу подобных желаний относятся: — исключение из Государственного Совета епископа Никона, входившего в его состав по избранию духовенства, одновременная смена всех членов Св. Синода и, наконец, требование, чтобы у пред­седателя Государственной Думы было отнято при­дворное звание. Каким то непостижимым образом Государыня не понимала, что демонстративное исключение из состава лиц, облеченных придворным званием, избранника всего народного представительства было бы равносильно открытому разрыву со всем культурным населением страны и привело бы не к нанесению ущерба влиянию и значению Родзянко, а, наоборот, к созданию ему среди взбаламученной общественно­сти исключительной популярности.

Время, когда выражение царской немилости приводило к тому, что общественность мгновенно отшатывалась от лица, ей подвергшегося, давно миновало и на практике происходило часто обратное.

Если Николай II не умел повелевать други­ми, то собой он, наоборот, владел в полной степени.

Действительно, самообладание его было исключительное, а соблюдение того, что он почитал своим долгом, достигало необычайной самоотверженности.

Сказалось это с первого момента вступления на престол.

Как это видно из его дневника, еще накануне предаваясь детским забавам, он, став монархом, сразу влег в рабочий хомут и распределил почти все свое время между своими раз­нообразными царскими обязанностями, не взирая {26} на то, что встретил он свое восшествие на престол, помимо испытываемого горя от смерти любимого отца, вообще, с большим огорчением. Он имел в виду, как раз в это время стать командиром столь любимого им Л.-Гв. Гусарского полка и с сожалением увидел крушение этой своей мечты, что откровенно и высказал. Тут уже вполне ясно выявился уровень его умственных влечений: командование кавалерийским полком его больше привлекало, нежели управление великой Империей.

Безграничное самообладание Николая II ярко свидетельствовало, что слабоволие его было лишь внешним и что внутренне он был, наоборот, до чрезвычайности упорен и непоколебим.

О степени самообладания Николая II можно су­дить хотя бы по тому, что никогда его не видели ни бурно гневным, ни оживленно радостным, ни даже в состоянии повышенной возбужденности. Можно было даже думать, что ничто его не затраги­вает за живое, не возмущает, не огорчает, и не радует, словом, что он отличается необыкновен­ной флегматичностью и индифферентизмом.