Цареградский оборотень. Книга первая

Жили два брата, сыновья первого князя Лучина. Старшего звали Зимослав, а младшего Летослав. Старший был лучшим охотником от самого Данапра до первого сорочьего гнезда. Младший умел распахивать поле слоями, как ромеи умели читать свои книжки — то есть перелистывая вспаханный дерн, как страницы. Еще он умел завязывать и развязывать узлы без веревки, а зимой любил спать так крепко, что ночи оседали у него в ноздрях вроде сажи, и он раз в неделю прочищал их замороженным волчьим хвостом.

Однажды Зимослав подобрал себе очень хороший день для охоты на медведя. Он тщательно обвел тот день охотичьими межами, похожими на полет сокола в небесах, облепил его глиной заговоров и поставил обжигаться на последнюю осеннюю зарю.

Но на рассвете, поднимаясь в путь по распущенному к порогу поясу, он нечаянно уронил на нос спящему брату свой охотничий оберег — железного лося о шести ногах. Летослав заворочался, гулко, как колодец, вздохнул, и Зимослав едва успел зажать ему нос, покрывшись холодным потом, сразу застучавшем и покатившемся по полу крупными градинами.

Зимослав очень испугался, что брат чихнет и весь его удачный день, которым он успел заранее похвалиться отцу, первому в роду князю Лучину, пойдет насмарку.

— Отпусти, брат, — попросил Летослав, невольно поменяв первый вздох на второй, еще более холодный, ведь с каждым новым вздохом зима наставала все быстрее. — Отпусти. Теперь все равно чихну.

— Не чихай, брат! — взмолился Зимослав. — Опозоришь меня!

— Ничего нельзя сделать, — признался Летослав. — Очень хочется.

— Проси у меня все, что угодно, — сказал в сердцах Зимослав. — Только не чихай.

Его младший брат подумал и решил:

— Скажу тебе, что со мной делать, только тяжко мне придется, а по такому случаю отдай, брат, мне свое первородство.

— Бери, брат, — простодушно отвечал Зимослав. — Ты скорый на руку. Узлы вяжешь, когда еще веревки в руках нет. Бери мое первородство. Мне за тобой не долго терпеть придется. А уж потом, помяни мое слово, и сам ты далеко от меня уже не убежишь, хотя на каждом поприще будешь оставлять по сыну. Догоню я тебя запросто.

— Реки молитву богу Роду на отдание первородства, — уже как старший проговорил Летослав, все еще торча носом в крепких пальцах брата, будто зверь в капкане.

Первый раз старший повиновался младшему.

— Теперь, брат, живо опусти меня вниз головой в ту кадушку, что до краев полна воды, — повелел Летослав. — Суй до самого дна. А потом отпускай мой нос и отбегай в сторону, а то намокнешь уже весь и тогда твоя охота все равно пойдет вчерашним ветром разгонять прошлогодний туман.

Обхватил брата Зимослав, понес его, будто колоду, на двор и, продышав лунку в первом ледке, покрывшем кадушку с водой, опустил в нее Летослава, как опускают для закалки только что выкованный меч.

Зашипел младший брат, забурлила вода, и, едва успел Зимослав отскочить в сторону, как лопнула кадушка, и вода растеклась в стороны лучами-ручейками, быстро замерзавшими на бегу.

Летослав поднялся на ноги, отряхнулся по-собачьи, утер нос и сказал брату:

— Все. Будет тебе сегодня охота.

Чему быть, того не миновать. Никогда не узнал Зимослав, что не смог его младший брат утерпеть и чихнул-таки, но был крепче брата передним умом и догадался, что надо чихнуть в воду и притом снизу вверх, от земли к небу — тогда мир не разрушится, потому как тогда всю силу человечьего чоха, что в ту пору не отличался по своей силе от чоха славянских богов, примет вода небесная, а не земная. А поскольку небесной, первородной воды всегда остается наверху немеренное количество, то и разрушительная сила может раствориться в ней без остатка, разве что — выльется лишним дождиком не раньше четвертого дня седьмицы. Умен был брат у Зимослава. Первым он среди всех славян сохранил свет на своем месте в трудный час, не испортил охоту старшему и приобрел за это первородство. Только вот с того самого дня пошло в Лучиновом роду переклятье.

Пришлось Лучиновым с той поры даже своих покойников хоронить по-особому — жен головой на запад, а мужей головой на восток, — чтобы для всех живых женщин ночь наступала на один шаг позже, на тот самый шаг к лону, что нужен для зачатья при последнем луче Солнца.

— Так и знай, княжич: нам твоего дня до нашего заката еще на целый век хватит, — повторил свои вещие слова князь Лучин и добавил к ним один вопрос: — Если мы тебя на закате отпустим, возьмешь в жены до заката мою дочь?

«Хоть трех, только отпусти, князь, — в тот же миг опрометчиво подумал Стимар, не терпевший пуститься в свою дорогу, но по усвоенной у ромеев привычке сначала повертел головой и сделал вид, что думать только начинает. — Хитроумны радимичи. Все у них обратным чином, догадались, что так сподручнее и легче выходит. Добрые люди себе невест в чужом роду крадут, а они — себе женихов.»

— Сватов нет, — надумавшись вволю, затянул он.

— А если будут, возьмешь? — сверкнул месяцем князь Лучин.

— Если, как положено: из чужого племени, да из моей родовы… — не унимал торг Туров северец, недавно вернувшийся из-за моря неизвестно кем.

— Тогда возьмешь, княжич?