При этом случае обнаруживается слабость нрава Алексея в противоположность твердости воли и последовательности действий Петра. Заступничество, оказанное Алексею императором, главой христианства, не имело никакого значения перед неумолимо строгим требованием, чтобы царевич покорился воле отца. Тот самый Алексей, который в Вене и Эренберге слёзно и на коленях просил императорских сановников защитить его от грозного родителя, теперь решился возвратиться к Петру. Во время пребывания в Ст.-Эльмо он написал послания к сенаторам и духовенству в России, в которых просил рассчитывать на него в будущем и в то же время выразил надежду на расположение к нему архиереев и вельмож; всё это теперь было забыто. Тот самый Алексей, который при каждом известии о каких-либо беспорядках в России, о мятежном духе русского войска в Мекленбурге, о болезни брата, Петра Петровича, радовался и рассчитывал на разные перемены, – теперь упал духом чрезвычайно быстро, при одном заявлении Толстого, что Пётр непременно сумеет захватить царевича, где бы он ни был, что он и без того намеревается побывать в Италии и будет также в Неаполе. Царевич, высказавший в беседах с императорскими сановниками, что никогда не должно полагаться на обещания царя, теперь поверил словам Толстого и письму Петра, в котором было сказано, что царевич останется без наказания. Недаром те лица в Австрии, которые имели дело с царевичем, были о нём невысокого мнения. Шенборн, говоря о «непостоянстве» Алексея, заметил: «Царевич не имеет довольно ума, чтобы надеяться от него какой-либо пользы».
Пётр, получив донесение Толстаго, писал к нему и к Румянцеву 22 ноября из С.-Петербурга: «Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно сюда поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нём, – и в том весьма ему позволится, когда в наши края приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме; а чтобы в чужих краях жениться, то больше стыда принесёт. Буде же сумневается, что ему не позволят, и в том может разсудить: когда я ему так великую вину отпустил, а сего малаго дела для чего мне ему не позволить? О чём и напред сего с Танеевым писал, и в том его обнадёжил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чём накрепко моим словом обнадёжьте его. А что я к нему о сём не писал, для того, что он в своём письме ко мне не упомянул. Однакож и сие письмо моей же руки».
…Лишь бы ехал скорее царевич, которого ждал он, как ворон крови.