Царевна Софья

В процитированном выше донесении Голицына от 18 июня сообщалось, что степь была подожжена крымскими татарами. Однако уже в лагере у Конки между русскими офицерами начались разговоры, что диверсия осуществлена украинцами. «Распространился слух, — записал 20 июня Гордон в дневнике, — что казаки по приказанию или по крайней мере с допущения гетманского сами зажгли степи с целью помешать вторжению русских в Крым, вследствие чего между русскими и казаками открылось взаимное недоверие». Генерал достаточно подробно воспроизвел разговоры, порочащие гетмана Самойловича: «Говорили, что казаки, опасаясь за свои права от властолюбия московского, смотрели на татар как на своих естественных союзников, к которым в случае надобности могли прибегнуть; а гетман всегда оказывал к ним явное расположение, радовался успехам опустошительных набегов их на Волынь, досадовал на победы христиан и при размене пленных вел с ханом крымским переговоры о взаимной обороне».

Историки Н. Г. Устрялов и С. М. Соловьев предположили, что эти слухи были пущены ловким интриганом Иваном Мазепой.^{291}

Этот человек, облагодетельствованный Самойловичем и пользовавшийся его большим доверием, вполне мог сделать достоянием гласности неосторожные высказывания гетмана и придать им опасную и явно утрированную политическую окраску. Цель Мазепы понятна: он знал о неприязни Голицына к Самойловичу и старался завоевать симпатию самого влиятельного человека в русском правительстве. Дальнейшие события показали, что в этом он вполне преуспел.

Слухи в русской армии продолжали распространяться и вскоре вместе с многочисленными царскими курьерами достигли Москвы. К чести Голицына надо сказать, что сам он не сообщал о подозрениях в адрес гетмана и малороссийских казаков ни в донесениях государям, ни в письмах Шакловитому. Однако эта информация дошла до правительницы, которая приказала расследовать обстоятельства поджога степи.

Тем временем Мазепа решился действовать открыто. 7 июля он вручил Голйцыну донос на Самойловича, подписанный, кроме него, представителями малороссийской старшины: генеральным обозным Василием Дуниным-Борковским, генеральным писарем Василием Кочубеем, писарем Саввой Прокоповым, судьей Михайло Воехеевичем и четырьмя полковниками. Гетман обвинялся в том, что «самовластно владеет и хочет владети Малою Россиею», называет украинские города не государскими, а своими, «всё сам решает, никого для совета не приглашая», «должности по своему гневу отнимает» и карает «кого хочет без суда и следствия напрасно», берет большие взятки за назначение на должности полковников, чем нарушает казацкие вольности. Самойловичу припомнили все его неосторожные слова, произнесенные в раздражении. Так, во время похода, когда солнечный свет вредил его больным глазам, гетман говорил:

— Нерассудная война Московская! Лишила меня последнего здоровья! Не лучше ль было дома сидеть и свои рубежи беречь, нежели с Крымом войну сию непотребную заводить?

После неудачи похода Самойлович не без злорадства заявлял:

— Разве я не говорил, что Москва ничего Крыму не докажет? Вот так теперь и есть.

Гетману ставились в вину попытки препятствовать заключению «Вечного мира» и гнев, когда оно состоялось. В доносе подчеркивалось, что Самойлович был виновником степных пожаров, будто бы запрещал малороссийским казакам гасить пылающие поля, а затем, не проведя предварительной разведки, двинул украинские полки за Конку, где всё было уничтожено огнем, и тем самым увлек за собой великорусские войска «на явную пагубу». Донос завершался просьбой малороссийских старшин и полковников «исходатайствовать царское соизволение на избрание другого гетмана».^{292}

Несмотря на очевидную необоснованность большей части обвинений, Голицын не произвел никакого следствия по поводу мнимых преступлений Самойловича и 8 июля переправил донос в Москву. Примечательно, что сам он не считал возможным обвинять гетмана в степных пожарах. В письме патриарху Иоакиму от 16 июля главнокомандующий повторил, что «крымский хан, уведав приход царской рати и познав свое бессилие, все степи крымских юртов выжег, а сам скрылся».

Тем временем правительница Софья отправила к Голицыну Федора Шакловитого. Он прибыл в расположение русской армии за Орелью 12 июля и привез царский указ: