Царевна Софья

Царский гонец прибыл в лагерь русской армии у реки Коломак к вечеру 21 июля. Получив указ правительницы, главнокомандующий приказал русским полковникам окружить и охранять до утра гетманский походный двор. Самойлович провел ночь в молитвах, ожидая гибели. Субботним утром 22 июля, когда зазвонили к заутрене, он отправился в походную церковь. Туда вскоре явилась генеральная старшина с полковниками, всю ночь заседавшая на совете. Самойловича под руки вывели из церкви со словами:

— Пан гетман, тебя требует войско.

У Самойловича не было сил держаться мужественно; он плакал, показывал на свои больные глаза и умолял отпустить его в монастырь на покаяние, чем только усиливал злобу старшины. Его посадили на деревянную телегу и повезли к Голицыну. По свидетельству Невилля, главнокомандующий организовал суд над низложенным гетманом. Самойлович «был приведен связанный в то место в войске, которое называлось шатром, то есть судебной палаткой, который всегда в московском войске находится рядом с расположением воеводы. Утром было приказано, чтобы офицеры и дворянство вместе явились к нему. Когда воеводы-бояре заняли места, привели гетмана, прочли ему указ царя и поставили на очную ставку с казаками, которых разыскали, которые обвинили его в сношениях с ханом и в тайных приказах о поджоге степи, которые он отдавал».^{295}

Однако в докладе Голицына государям о ходе разбирательства гетманского дела не говорится ни об очной ставке с «поджигателями», ни о прямом уличении Самойловича в предательстве. Если верить донесению главнокомандующего, представители казацкой старшины голословно заявили:

— Мы давно уже видели великие тягости от гетмана, а напоследок обнаружились и изменнические дела, о которых мы и донесли, служа их царским величествам.

Голицын счел своим долгом спросить:

— Не обвиняете ли вы гетмана, мстя ему какие-нибудь свои недружбы?

Старшина ответила:

— Хотя оскорбления, нанесенные гетманом народу и большей части из нас, и очень велики, однако мы не решились бы поступить с ним таким образом, если бы к тому же не присоединилась и измена, о которой, по нашей присяге, мы не можем умолчать. Кроме того, мы с большим трудом могли удержать народ, чтоб он не растерзал гетмана, так он стал всем ненавистен.

Главнокомандующий предоставил слово Самойловичу, который начал достаточно убедительно опровергать возведенные на него обвинения. Однако малороссийские полковники подняли шум, стали перебивать гетмана и угрожать ему немедленной расправой. Голицын вынужден был прекратить разбирательство и отдал Самойловича с его младшим сыном Яковом под охрану стрелецких полковников.

Двадцать пятого июля были организованы выборы нового гетмана. Утром в казацкий лагерь приехал Голицын с русскими воеводами, генералами и старшими офицерами. Был собран круг из двух тысяч малороссийских казаков; знатнейшие из них отправились с главнокомандующим в походную церковь, поставленную в поле рядом с казацким станом. После молебна перед церковью поставили покрытый ковром стол, на котором, разложили атрибуты гетманского достоинства: булаву, бунчук и знамя. Голицын встал на скамью и объявил казакам:

— Их царские величества дозволяют вам по вашему старому войсковому обычаю избрать гетмана. Каждый может свободно подать свой голос. Так пусть же все из вас объявят, кто нам люб.

На некоторое время воцарилось молчание, потом в толпе начали выкликать имя Мазепы. Некоторые называли генерального обозного Василия Дунина-Борковского, но их голоса были заглушены большинством. Уже вся толпа кричала: «Мазепу в гетманы!» Голицын задал вопрос представителям знатнейшего казачества: «Кого вы хотите гетманом?» Ответ был единодушным: «Мазепу!»

Вновь избранный гетман принес присягу на верность русским государям, после чего получил из рук Голицына булаву и другие знаки власти. Недоброжелатели князя утверждали, что Мазепа вечером того же дня отблагодарил его десятью тысячами рублей, но ни подтвердить, ни опровергнуть этот факт невозможно.

Правительница Софья, юные государи и Боярская дума утвердили результаты выборов нового гетмана, однако в Москве велись разговоры о несправедливости, допущенной в отношении Самойловича. Они беспокоили Голицына, который в письме просил Шакловитого: «Что про гетмана будет слух, пожалуй, отпиши подлинно». Тот ответил: «Внушают, зачем де Самойлович свергнут без розыска?» Голицыну пришлось оправдываться: «О гетмане, как учинилось, и о том писал я в отписках своих и в грамотах, из которых о всём можешь выразуметь. А пристойнее того и больше учинить невозможно. А что про него розыскивать, и такого образцу николи не бывало: извольте посмотреть в старых делах. А что от которого лица какое злословие, и то Богу вручаю: он-то может рассудить, какая в том наша правда. Мы чаяли, что те лица воздадут хвалу Господу Богу и нам милость, как то учинилось без всякой помешки и кровопролития и замешания».^{296}