Царьград: Путь в Царьград. Афинский синдром. Встречный марш. Бремя русских

Я понял, что милейший Василий Васильевич мысленно, раз за разом возвращается к тому разговору о социализме, который он с таким жаром вел несколько дней назад с генералом Скобелевым. Вот, оказывается, что мучило Верещагина!

– Уважаемый Василий Васильевич, – обратился я к нему, – то, о чем вы сейчас сказали – это не только чисто российская проблема. Весь мир, за исключением, возможно, диких племен в джунглях Амазонки, построен на социальной несправедливости. Кто-то богаче, кто-то беднее… Соответственно и возможности у них разные. «Уравнители», о которых вы говорили в прошлый раз, пока еще не настолько окрепли, чтобы заняться коренным переустройством общества. Но всё к этому идет. Вы, живя в Париже, наверняка сталкивались с подобными «уравнителями». Вы слышали их любимую песню, которая стала своего рода гимном этих «уравнителей». Называется она «Интернационал», и ее исполняют на мотив «Марсельезы». Помните строки из этой песни – я, как смогу, переведу их с французского на русский:

Вставай, проклятьем заклеймённый,Голодный, угнетённый люд!Наш разум – кратер раскалённый,

Потоки лавы мир зальют.Сбивая прошлого оковы,Рабы восстанут, а затемМир будет изменён в основе:Теперь ничто – мы станем всем!

– Да, мне приходилось слышать эту песню, – ответил Верещагин. – Говорят, что ее написал один анархист в дни падения Парижской Коммуны. Слова ее очень сильные:

Рабочие, крестьяне, будемВеликой армией труда.Земля дана для счастья людям,Прогоним трутней навсегда!

– Согласен с вами, Василий Васильевич, – сказал я, – идеями социальной справедливости и братства людей труда можно воодушевить и подвигнуть на великие дела миллионы людей. Но вот только все ли захотят, чтобы те, кто были «ничем», стали «всем»? И не будет ли самым простым лозунг: «Всё взять и поделить»? Вот, в чем вопрос…

– И как же быть? – с горечью спросил у меня Василий Васильевич. – Ведь их миллионы, а наше общество больно и живет, как на пиру Валтасара, когда люди, сидящие за столом, упиваются вином и объедаются пищей, а рука незримого пишет на стене огненные буквы: «Мене, мене, текел, упарсин» – «Исчислено, исчислено, взвешено, разделено»…

– Василий Васильевич, голубчик, – утешил я художника, – скорее всего мы, наше поколение, и не увидим всего того, что может произойти с нашим миром в момент его крушения. Но вот наши дети… Власть предержащим следует задуматься над вызревающей в недрах нашего общества Великой Смутой. А пока наши так называемые «уравнители» будут пытаться на свой аршин, опираясь на идеалы, которые во многом ошибочные и уродливые, оказать давление на правительство и государя. Они будут агитировать крестьян выступить против власти. Вы, наверное, слышали о сотнях молодых людей, которые несколько лет назад отправились по деревням и селам агитировать простой народ против самодержавия.

Верещагин, внимательно слушавший меня, кивнул.

– Так вот, ничего у них не вышло. У народа нашего хватило здравомыслия не поддаться на призывы этих агитаторов, которые, собственно говоря, о крестьянах и их повседневных заботах практически ничего и не знают. Мужики смеялись над ряжеными барчуками, руки которых не знали ни плуга, ни косы. В конце концов, многих из тех, кто «ходил в народ», арестовали власти и отдали под суд. Кое-кого из них оправдали, кое-кого отправили на каторгу. Остальные затаили злобу и создали организацию, именуемую «Земля и воля». Только эти «господа уравнители» пошли по пути террора, намереваясь убийствами губернаторов, сановников и министров добиваться своих целей. Целью их преступных посягательств может стать и сам государь…

– Александр Васильевич, – воскликнул возмущенный Веращагин, – да разве такое возможно – чтобы русский человек поднял руку на самого помазанника Божьего?!

– К сожалению, возможно, Василий Васильевич, – сказал я, – ведь одиннадцать лет назад некий Дмитрий Каракозов уже стрелял в императора Александра Второго.

– Но ведь он просто психически больной человек, – возразил мне Верещагин, – даже внешний вид его говорит о том, что этот несостоявшийся цареубийца скорбен умом.

– Возможно, – сказал я, – но другие, которые пошли по его стопам, с точки зрения медицины абсолютно нормальны. И самое гнусное во всем этом, Василий Васильевич, что общество наше, по незрелости своего ума, или по каким-то другим соображениям, будет сочувствовать таким «борцам за народное счастье» и даже аплодировать им в суде, который, кстати, некоторых из них оправдает.

– Быть того не может! – воскликнул Верещагин. – Аплодировать убийцам и признавать их невиновными судом присяжных! Если такое возможно, то общество наше смертельно больно. У него нравственный сифилис!