– Именно так, Василий Васильевич, именно так, – с горечью произнес я, – всё будет, как я вам только что сказал. Я знаю, что вы считаете меня кем-то вроде Кассандры. Так поверьте мне, что наше общество действительно больно, и чтобы всего того, о чем я только что вам говорил, не случилось, надо срочно его лечить.
– А кто это будет делать, а главное – как? – спросил у меня Верещагин. Он смотрел на меня с какой-то детской надеждой. Мне стало его даже жалко, но врать я ему не мог, а правду сказать было бы слишком жестоко.
– Василий Васильевич, – начал я, – вы познакомились с нашими врачами. Они считают, что лучший способ не болеть – это профилактика заболевания. Если общество заболело, то надо лечить его всеми возможными способами. Это и оперативное вмешательство, и прием горьких и неприятных на вкус лекарств, и процедуры, которые не всегда доставляют удовольствие больному.
И главное, принять все меры к тому, чтобы болезнь снова не вернулась к больному. Это значит, что следует ликвидировать причины, вызывающие заболевание. Надо, чтобы разрыв между бедностью и богатством в обществе был минимальным, чтобы у людей появилась возможность получить образование, занять достойное место в обществе, никогда не знать, что такое голод и унижение. Я понимаю, что это архисложное дело, но без него вылечить наше общество просто невозможно.
Я взглянул на часы. Мне было пора. В комендатуре Константинополя меня ждал молодой человек, некто Андрей Желябов. По моей просьбе он был этапирован из одесской тюрьмы, куда он попал как один из участников «второго хождения в народ» и ожидал отправки в Санкт-Петербург. Именно там он и должен был познакомиться с Софьей Перовской и другими своими подельниками. А ведь всего год назад Желябов занимался вполне законным и благородным делом – участвовал в деятельности Одесского комитета помощи славянам. Надо попробовать поговорить с этим человеком, на руках которого пока нет царской крови.
Я попрощался с Василием Васильевичем и отправился в комендатуру.
Часть 2
Суэцкий эндшпиль
У причалов, где ошвартовались «пароходы активной обороны» русской Черноморской эскадры: «Великий князь Константин», «Аргонавт», «Россия», «Владимир», «Веста», стоят шум, суета и столпотворение. Завтра эскадра покинет этот причал и отправится в западное Средиземноморье, крейсерствовать на британских коммуникациях.
Официального объявления войны еще нет, но все понимают, что это дело самых ближайших дней или даже часов. С невероятной скоростью, обрастая по пути самыми фантастическими подробностями, среди простых матросов разнеслась весть о чудесном спасении из британского узилища единственной дочери российского императора. Даже самому чумазому юнге стало понятно – до войны осталось всего полшага.
Работы на кораблях закипели с удвоенной силой. Визжали тали, бухали молоты, время от времени в общую какофонию врезался отчаянный визг электрической «болгарки» – «наси-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-луют!», и блистали огни электросварки. Ошвартованное тут же спасательно-буксирное судно «Алтай», опутанное змеями кабелей, подсказывало – откуда взялся этот хай-тек. Многоязыкий гвалт над причалами временами усиливался до невероятного крещендо.
Дело в том, что в мирное время пароходы активной обороны принадлежали РООПИТу и были приписаны к Одессе. А Одесса в те времена, да будет вам известно, это не только, простите, евреи, это еще и греки, болгары, молдаване, немцы, в общем самый настоящий Ноев ковчег.
Ну и Яхве с ними, с евреями. Что называется, из песни слов не выкинешь. Но сейчас речь идет не о них. А вот греки – это море и матросы… Знаменитый Костя, что приводил в ту самую Одессу «шаланды полные кефали», был грек, русский грек. Как вы понимаете, в таких условиях команды на пароходах два через одного состояли из греков. Из тех самых греков, чьи предки бежали в пределы Российской империи, спасаясь от турецких ятаганов.
Да, если вы думаете, что на турецкой военной верфи работали турки, то глубоко ошибаетесь. До одной памятной ночи они были там начальниками – по-местному – раисами. А после той памятной ночи некоторые из них сбежали, а кое-кто, кто был слишком самонадеянным и жестоким, оказался повешенным на воротах в качестве своеобразной «наглядной агитации».