Царица Армянская

Мари-Луйс вдруг посуровела… «Стоило ли принимать этого мятежника и затевать с ним беседу?» — подумалось ей. Но она ощущала, что перед ней человек сильный, наделенный разумом. В нем что-то есть, но таких надо убирать в первую очередь. В одном роднике не может быть и сладкой и горькой воды. Если спросить у этого гордеца, отчего у нас пустые души, он не ответит. Остается только смеяться и стенать. А где же при этом сотворившие нас боги? Ничто, даже преображение природы, не в силах изменить человеческой сущности. Каждое создание остается таким, каким оно сотворено, и не может выйти за пределы определенных ему природой границ…

Мари-Луйс вдруг улыбнулась.

— Ты вспомнила что-то необыкновенное, божественная? — спросил Арбок Перч.

— Давнюю историю, — сказала она доверительно. — Когда я уже была на выданье, меня повезли в храм богини Эпит-Анаит. Таков обычай, сказали мне, девушки из знатного сословия должны, прежде чем выйдут замуж, принести свою девственность на алтарь богов.

— Знаю, это отвратительный обычай. Он и сейчас кое-где соблюдается.

— Я не пожелала подчиниться такому установлению. Жрец-настоятель попытался запугать меня угрозами, дескать, небо обрушит небывалые беды на поля моего отца: они проржавеют от безводья и перестанут быть плодородными, а земли будущего супруга обернутся сплошной солью. И много еще чем запугивал, но я настояла на своем…

Царица умолкла и погрузилась в воспоминания…

Когда жрецы в том храме требовали, чтобы она пожертвовала своей девственностью, вдруг перед ней возник Таги-Усак, юный, прекрасный, в ореоле густых кудрей. «Пусть проржавеют земли твоего отца, Мари-Луйс, — сказал он ей, — пусть засолится почва на полях твоего будущего супруга, пусть рухнет мир, только ты не жертвуй собой!..»

Они тогда вдвоем убежали из храма. Помнится, она плакала, а Таги-Усак ее утешал…

И теперь тоже вдруг стеснило грудь, того и гляди, заплачет. Ведь он здесь сейчас, Таги-Усак, в Хагтариче! Зачем он здесь, совратитель моего спокойствия? Отчего не пал от руки разбойников, которыми кишмя кишат все дороги и тропы?!

Видно, никогда ей не избавиться ни от него, ни от мыслей о нем. Как ни старается, не может она его возненавидеть… Ну, а этого мятежника, что сидит перед ней, она разве ненавидит? Не сама ли желает того, чтобы он стал ее сподвижником? Желать-то желает. Но оковы, которые ее придавили, не столько душу опутали, сколько ноги. И мешают сделать желаемое действительным… Почему их нельзя разбить как идолищ в храмах?..

Забывшись, она неожиданно закричала:

— Еще, еще, пусть еще!..

— Что, божественная? — удивился Арбок Перч. — Что — пусть еще? Не понял тебя, прости неразумного.

Царица бросила на него лихорадочный взгляд.

— О Арбок Перч, ты удивительный человек!.. Что еще?.. Вина я хочу! Пусть еще…

Она встала. Гордая, непокорная.

— Пора, друг. Надо отправляться. Мы обязаны покарать зло. Слышишь, отправляемся. Ты поедешь в моей колеснице.

Она стремительно вышла, и Арбок Перч последовал за ней с безучастной покорностью, как старый бык, которого ведут запрягать.

* * *

Царица выехала из Хагтарича в сопровождении полка своей охраны и Арбок Перча. Стояла полночь.

— Ты взял голову злосчастной жертвы? — спросила Мари-Луйс у бывшего военачальника едущего с ними полка.

— Взял, великая царица.

— Мы захороним ее там, где совершилось преступление. Но прежде разрушим осиное гнездо, именуемое храмом.

Уже светало, когда они добрались до цели. Тихо шелестели тополя, все поселение еще пребывало в предрассветной дреме.

Но вот залаяли собаки. Потянулось в луга стадо.

Мари-Луйс приказала воинам окружить храм, собрать всех жрецов, будь то армяне или хетты, и любого, кто окажется в храме.

Жрецы, толпясь у входа, копошились в груде осколков побитых идолов.

На плитах пола близ жертвенника темнели следы засохшей крови.

— Вот здесь, царица, свершилось преступление, — сказал Арбок Перч.

Мари-Луйс тяжело вздохнула.

В храме тем временем поднялся жуткий крик и шум, раскатившийся по всем ближним улицам. Собралась толпа. Но горожане не осмеливались приблизиться к царице. И все удивлялись, что при ней Арбок Перч.

Из храма вывели в кровь избитых и растерзанных жрецов. Арванда Бихуни среди них не было. Когда только, треклятый, успел улизнуть?..

Воины подвели всех поближе к царице.

Жрец-настоятель храма возопил:

— Да будет жизнь твоя вечной, царица! За что нас бьют? Тебе что-то наговорили. Но что?..

Арбок Перч уже высмотрел того жреца, который совершал преступное жертвоприношение. Схватив его за шиворот, он бросил нечестивца к ногам царицы, и тот, падая, дико заорал:

— Сдержи свой гнев, великая царица. Я хетт. Никто не властен оскорблять чужеземца в святой обители.

Царица ударила его своим скипетром.

— Ты должен сдохнуть, убийца! — крикнула она.

Жрец взвыл и забормотал что-то бессвязное. Но он уже никого не интересовал. Виновность его не подвергалась сомнению.

По велению царицы разбирались сначала со жрецами-армянами. Всех, кого нашли виновными, будь то армяне или хетты, поставили к стенке, прямо тут, у храма.

Мари-Луйс обратилась к собравшимся на площади.