Царица Армянская

Мари-Луйс склонилась над ларцом и стала медленно перебирать сверкающие камни. И такое в ней поднялось отвращение ко всему окружающему — до дурноты…

— Что, не нравятся они тебе, душа моя? — спросил тем временем Мурсилис, снова касаясь ее пальцев.

Мари-Луйс, с трудом скрывая свое отвращение, тихо сказала:

— Нравятся, о мое солнце, мой желанный! Особенно вон тот, что сияет, как луч твоей щедрой души…

Сказала и мысленно укорила себя, что волнуется, как неискушенное дитя. Быстро повернулась и села на место, опустив голову, чтоб не выдать того, что чувствует.

А Таги-Усак молил всех богов дать ему силы справиться с мучительной скованностью.

Он словно издалека услышал, что царь обращается к нему с вопросом:

— Как поживает царь Ассирии, твой властелин Адад Нирар?

— Благоденствует, хранимый богами.

— А что? Не шлет ли он мне приветствия?..

— Нет… не ведаю! — с трудом переключаясь от своих мыслей, отвечал Таги-Усак. И вдруг добавил: — Я знаю, что он ежедневно посылает людей в Хайасу!..

Мурсилис недобро вскинул бровь. У Мари-Луйс ничто не дрогнуло в лице. Поняла: Таги-Усак намеренно старается уязвить Мурсилиса.

— В Хайасу, говоришь, посылает? — переспросил царь.

— В Хайасу, великий и отважный государь! Я у себя перед самым отъездом встретил несколько египтян. Они тоже держали путь в Хайасу. И очень спешили…

— Может, армянский царь Уганна преставился?..

— Не слыхал про то, государь. Но полагаю, что если бы такое случилось, твое величество об этом непременно знало бы.

Мурсилис пристально посмотрел на купца:

— А как ты думаешь, твой царь Адад Нирар поддержит меня, коли я решу напасть на армян?..

— Мне не дано знать, каково божье провидение, царь-солнце! — Таги-Усак снова отбил низкий поклон. — Одно только знаю, что Адад Нирар обратился к Уганне с просьбой дать ему тридцать мер меди…

Мурсилис подскочил на месте:

— Да я подчиню себе всех богов Уганны! Как сделал это в Нерике!.. Я, я… Он еще узнает!..

Он долго и раздраженно и невнятно что-то все бурчал. Лицо его, и без того сухое, заостренное, еще и пожелтело. Весь бред и все зло были обращены к царю Уганне.

— Этот старец мешает мне во всем, не дает взять под власть четыре страны на четырех морях, кои должны принадлежать нам!.. Когда восемь лет тому назад я был в вашей Ассирии и уже, почти полностью ею завладев, собирался следовать на Каргамиш, вдруг явился гонец и сообщил, что царь Уганна напал на мои города Иштиттун и Канувар, уничтожил гарнизоны и засел там со своим войском. Мне ничего не оставалось, как немедленно покипуть вашу землю. Вот так-то. Своим набегом Уганна помешал мне утвердиться в Ассирии. Потому и ваш Адад Нирар ищет союза с Уганной. Но я им обоим еще покажу!..

Мурсилис, забыв обо всем, потребовал немедленно позвать к нему царевича Наназити.

— Готовь к бою войско столицы! — приказал он сыну.

Мари-Луйс встревожилась, но ни в лице, ни в глазах это не отразилось.

А Мурсилис все бушевал:

— Воля моя такова, Наназити: ты возглавишь войско и выступишь в поход на Хайасу, на ее города! Нашествие твое должно быть разрушительным! Понятно?

Царевич покорно внимал отцу. А Мари-Луйс при этом измерила его взглядом и, остановившись на горящих страстью пухлых, еще полудетских устах, подумала: «Как, интересно, Каранни встретит войско этого юноши?..»

Царевич удалился. А вскоре после него в зал вошел воин и, распластавшись у ног царя, сообщил, что армяне отбили Нерик и захватили хеттский город Иштиттун.

Нежданная весть не сразу дошла до сознания присутствующих в зале. Она сначала как бы зазвенела, ударившись о каменные стены, увешанные шкурами и старинным оружием, а уж потом заполнила все пространство помещения…

— Армяне разрушили храм в Иштиттуне, статую богини Лелван! Они утверждают, что город этот в давние времена принадлежал им и теперь, мол, по праву отвоеван ими! И в заносчивости своей дошли до того, что грозятся обратить царство Мурсилиса в прах и развеять по ветру!..

Обстановка накалилась до предела.

Мари-Луйс думала только об одном: «Да сопутствует удача деяниям Каранни!..» Она не смотрела в сторону Таги-Усака, но представляла, какое ликование скрывает он сейчас под купеческой личиной.

Тишину взорвал голос царя:

— Да неужели все это правда?! Когда же он успел столько всего разрушить и так глубоко вклиниться в пределы моей страны?

Окружающие не осмелились ответить царю. Но тут он словно глас неба услышал. Кто-то как колом вколачивал ему в мозг: «В мире ничто не вечно. И Хаттушаш твой рано или поздно будет разрушен, может, людьми, а может, богами. Ничего от него не останется».

От всего этого царю Мурсилису было не по себе.