Царская немилость

– Вот тут стоит коровник на тридцать коров, в нём тридцать коров, а рядом сеновал с сеном до весны на тридцать коров. Малость. И Ганна с Карим ваши. Себе в убыток. Но и меня поймите, детей малых двое. Их молоком кормить, то бишь поить, надоть. Ах да, забыл уточнить – коровы двухлетки. И производитель… Бык. Бычище. Вот такущий, как я прямо. Рядом.

Николай Николаевич в надкушенном яблоке червячка нашёл, скривился.

Зря, Пётр Христианович вечером у мужиков своих цены узнал. Корова нормальная стоит пятнадцать рублей на ассигнации. Очень хороший бык или вол может и тридцать стоить. Лес на коровник ещё рублей тридцать и бригада строителей, чтобы за пару недель отгрохать небольшой коровник, ещё полста рублей. На самом деле чуть больше пятиста рублей и выйдет, а если пятьсот рублей на серебро, так и вообще то на то выходит.

Про сено и говорить не стоит. Мелочь. Сейчас пуд ржи стоит пятнадцать – двадцать пять копеек в зависимости от сезона. Три тысячи пудов ржи можно за эту собачку потребовать. Даже представить себе такую гору зерна сложно. Эверест настоящий. И это горбатое худющее недоразумение. Где Ганна и где сорок пять тонн ржи.

– Карл Генрихович? – с надеждой последней в плачущем уже голосе обернулся Курдюмов к управляющему Бауэру.

– Ein Moment. – Калькуляторы, а нет, арифмометры в глазах у Кальтенбруннера пенснявого.

– Карл Генрихович?! – Чуть не подпрыгивает сосед.

– Я. Это можно. – Кто больше обрадовался, Брехт или Курдюмов, ещё посчитать в децибелах надо.

– По рукам, Пётр Христианович!

– По рукам, Николай Николаевич!

Событие двадцать седьмое

У народа на Руси издавна ведётся,

Сколько гостя ни корми, все равно напьётся.

Пока ехали к царскому родственнику, проигравшему всё свое состояние, а потом и приданое жены, Пётр Христианович решил закинуть удочку в самое рыбное место.

– Герр Бауэр, lieber Карл Генрихович, а не возьмётесь ли вы продать остальных моих собачек. Вам десять процентов, ну, десятая часть от общей суммы сделки или всех сделок. Часть денег можно строительным лесом и досками. Можно также кирпичом, из коего можно печи класть.

– Пф, – сказал немец-перец-колбаса.

– Это я или не я? – попытался уточнить граф.

– Пф. Я. Гойсподьин графф…

– Можно по-немецки.

– Найн. Нуйжно учит язык.

– Гут. – Язык это хорошо. Говяжий в сметанно-чесночном соусе. Ещё грецкого ореха добавить и обжарить с грибочками. Сказка.

– А сколько лес?

– Много.

– Я. Много – карашо.

– Очень много.

– А чтой строит?

– Пф. – Пётр почесал затылок под лисьим треухом. – Сорок пятистенков. Один большой барак, ну, дом длинный на пятьдесят человек. Большую конюшню. Амбар с глубоким подвалом. Сыр чтобы вызревал. И здание типа склада, где можно разместить… А, ладно. Где женщины будут крахмал из картошки получать. Ну и свинарник, свиней на сто.

– Пф! Пф! Я, дас ист фантастиш. – Ну почти. – Ja, das ist eine ernsthafte Konstruktion[12].

– А то!

– А рабьёчий?

– Зима ведь…

– Я, винтер, зима. Понимать. Я искать вам управляющий. Много работы, много считать.

– Согласен. А сколько стоит управляющий?

– Пф. Десять рублей серебром в неделя.

– Десять?

– Десьять.

– А, один раз живём. Заверните.

Как раз за разговором и подъехали к селу Дубровицы – вотчине графа Павла Андреевича Ефимовского.

«А не пойти ли нам в гости? – В гости? – Да, я как-то случайно подумал: а не пойти ли нам в гости? Немного подкрепиться?» – На дворе перед огромным двухэтажным домом жарился на вертеле олень, наверное, или бычок молодой. А запах. Сразу Винни-Пух вспомнился.

Опять бухать.

Глава 10

Событие двадцать восьмое

Нельзя полагаться на доходы, которые мы только надеемся получить, какими бы верными они нам ни казались.

Мишель де Монтень

Проснулся Брехт в гостевой комнате у графа Павла Андреевича. Что можно сказать о проведённом дне и вечере. Цыгане были. Не, не те цыгане ещё. Так красиво на гитаре про шмеля ещё петь не умеют. Голосят на своём молдаванском чушь всякую. Медведика примучивают, чтобы он кувыркался. И ведь кувыркается и кланяется. Брехт смотрел, как радуется при виде кланяющегося ему мишки граф Ефимовский, и даже сам умилился. Такой детский восторг из графа сквозил. Цирк приехал.