Царская немилость

Вспомнив про ассигнации, Брехт бросил думать про суку и задумался об Александре I. Вернее, обо всей этой семейке сразу. Эти товарищи ввели бумажные деньги или ассигнации и им никто не сказал, что печатать их сколько угодно нельзя. К чему это приведёт? Будут печатать не покладая рук. Поэтому курс ассигнационного рубля, несмотря на то, что его поддерживали медные деньги, постоянно падал. В 1788 году бумажный рубль стоил около 90 копеек серебром, в 1795 году, накануне смерти Екатерины II, – 70 копеек, в 1800 году – уже 66 ¼ копеек. Сейчас в 1801-м – всего 60 копеек.

И, наконец, в 1817 году, как печальный итог политики государства, дорвавшегося до печатного станка, один ассигнационный рубль будет стоить только 25 копеек серебром. Война, конечно, вмешается, и Наполеон, «сучий потрох», фальшивок напечатает. Но сам Александр их напечатает в тысячи раз больше, чем Наполеон. Предупредить «Жандарма Европы»? Или нет?

А зачем? Не проще ли воспользоваться этим и прикупить себе серебра, если деньги лишние будут. Всю эту математику Брехт знал точно. Занимался нумизматикой и бонистикой он серьёзно, не только монетки в планшеты складывал, но и литературу почитывал.

Ну и теперь про борзых щенков.

Николай Николаевич так загорелся купить у глупого немецкого Петрушки ту самую понравившуюся ему борзую суку, что прилетел в Студенцы ещё затемно, только звёзды с неба пропадать начали, а петухи ещё раздумывали, а пора ли им уже орать или можно ещё кого потоптать в сонном курином царстве.

– Пришли не званы, уйдём не драны, – Пётр Христианович был разбужен просто неистовым лаем собак. Бесновались и суки, и кобели, и прочие разные. Так собаки лают только на чужаков. Даже и сомневаться не приходилось, кто же это пожаловал. Неймётся собачнику, ну, это товарищ майор ещё расценок не знает. Пётр вчера взял перо, бумагу типа обёрточной и пошёл вечером на псарню, каталог составлять. Переписал со слов Тихона все позывные собачьи и с его же слов цены предполагаемые.

Например:

Лорд – знатная псина. В рублях? Много в рублях. Да, даже больше.

Карий – плут, каких поискать, но борзый, как борзая борзый. И этого в рублях? Поменьше, а то и более. Как есть – борзый.

Вика. Ну, Вика она и есть Вика. А мать ейная Вельвета, вот та да. А Вика, ну Вика не Вельвета. В рублях? Так, поди, много в рублях, да вот как Лорд, не меньше.

Но за одну псину цена была известна. Приезжал тот же самый Николай Николаевич летом этим и просил продать Ганну за пятьсот рублёв.

Сейчас, вестимо, за Ганной и приехал.

– Собака – существо, которое облаивает вошедшего гостя, тогда как человек – гостя ушедшего. – Смотря на суетящегося рядом с псарней соседа, вспомнил чей-то афоризм Брехт и пошёл к дорогому гостю.

– Николай Николаевич, рад. Душевно рад вашему визиту. Ранняя вы птичка, как и я.

Обещал же с сынком быть, а вместо этого был с тем самым Карлом Генриховичем Бауэром – управляющим большим и разноплановым имением секунд-майора Елизаветинского. Немец выглядел неправильно. Как должен? Пухленький такой розовощёкий человечек с перепачканными чернилами пальцами и лысинкой некрасивой. Ну, как канцлер Шольц. Этот был другим – на Гиммлера Генриха, скорее, походил или даже на Кальтенбруннера. Высокий, сухой, с пенсне на носу. И презрительной полуулыбкой. Учит тут хозяйствовать унтерменьшей. А спрашивается, чего дома не проявлял свою хозяйственность и прочие знания? А, там ещё умнее. Ещё хозяйственней.

Попили всё же кофейку сначала. Пётр Христианович никакой дворне не доверил сей продукт гробить. Сам заварил с двумя «гвоздиками» гвоздики, три раза поднимая на плите в настоящей медной турке.

Бисер перед свиньями рассыпал. Морщась, вылакали в два глотка и к шубейкам своим кинулись. А светская беседа, а восхваления хозяина.

– Николи не пивал-с такой ароматный, это у вас из какашек крыс высребленные зёрна или это просто талант его готовить. Брависсимо, Пётр Христианович! Просто брависсимо.

– Премного благодарен, если хотите и вас научу.

Нет, не так всё было.

– Попили-с, так, может, Ганну посмотрим уже. Ведите нас к собачкам, дорогой Пётр Христианович.

– Конечно. Ганну так Ганну.

Собаку эту Тихон уже из общей клетки извлёк и гребнём чего-то их неё выгребал.

– Ах, красавица, ух, красавица, вах, красавица. – И ещё несколько раз на русском и французском. На французском всего разок. Посконный ещё секунд-майор. Не въелся в него прононс.

– Даю вам, Пётр Христианович за неё пятьсот рублей сразу, не торгуясь. Знаю, что это огромные деньги, но уж больно Ганна ваша мне приглянулась. Тряхну мошной. – А рожа прямо хитрая-прехитрая, обмануть прыща столичного надеется.

– Согласен с вами, Николай Николаевич… – и когда в победной улыбке майор секундный расплылся, добавил граф: – только бартером.

– Бартером? Вас ист бартер? – Это немец управляющий подвох почуял.