Царская немилость

– Ну, чего теперь, от дуэли отказываться не буду. Только раз выбор оружия за мной, то я кортики морские выбираю. Есть у меня пара. Один Пётр Первый лично адмиралу Науму Сенявину вручил за храбрость. Вот на них и будем драться. Только не сейчас. Давай-ка мы сначала этих двух инвалидов к знахарке моей доставим. Да потом в Подольск отправим, к лекарю им надо, переломаны руки у обоих. Договорились?

Ахтырец коричневый ликом тоже красен стал, с жизнью, видимо, прощался. Стало быть, граф Витгенштейн был знатным рубакой. Боятся бывшие подчинённые.

– Да ты не боись, поручик, я тебя не больно убью.

– Я ничего не боюсь, милостивый государь…

– Ты берега-то видь, нужно говорить «ваше сиятельство». Понял ли? Приём?

– …

– Тугоухость? Может, вдарить тебе по кумполу для прояснения сознания и обретения слуха.

– Понял, ваше сиятельство.

– Ну и чудненько. Да, поручик, ещё раз заговоришь на языке врага в этой жизни, а я узнаю, приеду и язык отрежу. Понял ли?

– Да как вы смеете… – Головку задрал.

– Понял ли? – Пётр подошёл на шаг. Поручик совсем шибзиком был. От силы метр шестьдесят. Граф навис над ним.

– Если выживу…

– Да кому ты нужен. Так, пальцы отрежу. Половину.

– Понял, ваше сиятельство.

– Ну и замечательно. Прохор, Тихон, грузите этих двух господ в дормез. Домой поедем, не до стрельбы ноне. Стоять! Бояться! А вы чего, черти, за меня не заступились. Они втроём тут меня убивать приехали, а вы стоите и смотрите в сторонке. Цирк приехал.

– Так господа, – эдак кровожадно оскалился двойник.

– Ничего, для защиты господина могли бы и встрять, попинали бы вон этих, пока я с поруттттчиком беседы беседовал.

– Так это мы мигом. Зараз спроворим.

– Стоять. Поздно. Но на будущее имейте в виду.

– Так грузить гостей, ваше сиятельство? – ткнул пальцем в ползающих и ревущих офицеров Тихон.

– А то. И гони к Матрёне. Я не влезу. Мы вон с ахтырцем на кониках. Чуть позднее доберёмся. Ружьё-то заряжено. Обязательно выстрелить нужно.

– Слушаюсь, вашество. – Конюхи занялись прекратившими орать и теперь только глухо стонущими дуэлянтами.

Брехт посмотрел строго на ахтырца.

– Извини, поручик, не помню, как звать…

– Так вы и не знаете меня, ваше сиятельство, я в том году перешёл в полк из егерского финляндского. Поручик Куликовский Иван Семёнович.

– Ну, меня знаешь, как звать. У меня ружьё заряжено и пацан там, у щита мёрзнет, сейчас стрельну и поедем догонять товарищей твоих.

Брехт проверил порох на полке, ну, при таком использовании карамультука (дубинном), понятно, порох высыпался, пришлось скусить ещё патрон и подсыпать на полку. Потом граф снова установил ружьё слонобойное на сошки и приметился в центр еле видимого щита. Но в последний момент передумал и взял чуть выше.

Бабах. Египетская сила. Не зря мешочек на плечо устроил. Руку отсушило напрочь. Синячище будет. Если бы стрелял не Витгенштейн с его ста килограммами, а вот этот поручик Куликовский, то его бы с ног сбило. Из такого оружия только лёжа можно стрелять. Нужно дульный тормоз придумать, как на ПТРС. Разминая плечо, Пётр Христианович стоял и смотрел, как от щита в его сторону, увязая в снегу, движется маленькая фигурка Спирьки. Нет, человека невозможно подстрелить на расстоянии в семьсот метров без оптики. Сказки всё это или случайные попадания. Если только в пушку, а ещё лучше в телегу или фургон с порохом. Вот это будет знатный бабах.

– Вашество… Ух. Три вершка от верха и пять вершков вправо, – доложил через несколько минут запыхавшийся паренёк.

– Нормально. Садись, воин, вон, на гнедую кобылу. Поедем домой, да там пистоли не трогай.

– Слушаюсь, вашество.

– Поехали, поручик, а то ведьмы мои превратят твоих друзей в гусей, а тебя забудут. Как один с двумя гусаками в полк заявишься?

– Ведьмы? – опять красно-коричневым стал.

– Самые настоящие. Самому жутко на них смотреть.

Событие сорок четвёртое

Скажите, у вас в роду беременные были?

Дагестанские врачи клянутся мамой Гиппократа.

Дормез стоял возле избушки на курьих ножках. Раненых в нём уже не было. Унесли. Крики доносились из самой избы. Если не знать, что там раненый, то страшновато, изба ведьмы и крики оттуда душераздирающие. Жуткая жуть. Брехт мотнул головой ахтырцу, с ужасом на это взирающему и рыскающему глазами в поисках входа в сей вертеп.

– Пошли, вход со стороны леса, всё как в сказке. Чем дальше, тем страшнее. А ты давно каялся, Иван Семёнович? Давно в церкви был?

Теперь коричневый стал белым.

– Если ведьмы сделают что с моими товарищами, то я не знаю…

– Ну, не знаешь, не говори, а то потом жалеть придётся. Стоять. Ты, поручик, знаешь стихотворение, Тютчев написал:

Они кричат, они грозятся:«Вот к стенке мы тебя прижмём!»Ну, как бы им не обосратьсяВ задорном натиске своём!

Поэты они такие. Всегда правду говорят. Пошли, а то стонать меньше стали. Это непорядок.