Царская тень

У всего есть свое место, Тэфэри, и есть некоторые люди вроде тебя, которые должны заучить это, чтобы уметь вести других за собой. Ты всего лишь мальчик, рас Тэфэри Мэконнын, но твоя судьба — быть царем среди царей. Все люди живут и умирают по воле божьей, в Его мире нет никакого хаоса. Тэфэри, ты веруешь? Да, отец. Что «да, отец»? Да, отец Самюэль, я верую. И рас Тэфэри Мэконнын, ставший теперь императором Хайле Селассие, знает, что даже сейчас это истинно, даже в этот день, когда он на краю беспамятства пытается найти путь к безопасности. Итальянцы перехватывали его послания, они знают, где будут атаковать все его северные части. Они знают, где располагаются его колонны на марше, и намерены найти их. Ему никогда не следовало доверять связи, никогда не следовало полагаться на инструменты, изготовленные человеком. Тэфэри, мы снова беремся за Симонида. Ты уже выучил Квинтилиана?[57]

Память — божественный дар. Она громадна и запутанна. Представь себе, что она — дворец, здание со множеством комнат. Добавь в каждую комнату какие-то элементы. Найди для них подходящие места. Зажги свечу в комнате, ярко ее освети. Ничто никогда не исчезает. Оно всегда в пределах досягаемости. Отец Самюэль, я забыл, куда положил фотографию моего сына, не могу ее найти, а у нас идет война.

Тэфэри, представь Симонида в банкетном зале перед самым обрушением дома. Он готовится к произнесению своей речи, как когда-нибудь это будешь делать ты. Представь, что в этот момент его зовут куда-то под открытое небо, как раз перед тем как землетрясение уничтожит это здание. Родственники погибших находят его, единственного выжившего, и чего они хотят? Они хотят найти тела тех, кого потеряли, отец Самюэль. Поступи так, как поступил он, Тэфэри. Закрой глаза и расскажи нам все, что ты помнишь. Но они бомбят мой народ, отец, они сбрасывают яд на детей. Женщины умирают. Я привел их всех к гибели, и я не могу найти, куда положил фотографию сына.

Сначала он боится, потом новый удар: он не помнит, куда положил свою любимую фотографию, на которой запечатлен он сам и его сын Мэконнын, эту фотографию ему подарил американский журналист Джордж Стир. Этот человек пришел с визитом и вежливо ждал, когда император закончит заседание. В тот день на Стире была серая рубашка и синие брюки, из кармана его синего пиджака торчала авторучка. Хайле Селассие взял фотографию и, довольный, горячо поблагодарил фотографа. Они сели и проговорили почти тридцать минут — говорили об Италии, о Вал-Вале[58]

, о северном нагорье и северном фронте и обороне. На элегантных серых носках американца были тонкие голубые полоски. Как только у Хайле Селассие появилось время, он нашел рамочку для фотографии и поставил ее у себя на рабочем столе. Она стояла у его локтя, фотография столь драгоценная, что он никому не позволял к ней прикасаться. А сейчас она исчезла, словно ее и не было. Словно итальянцы прокрались в его кабинет и нашли, ко всему прочему, и эту фотографию. Симонид реконструировал по памяти разрушенное здание. Он посмотрел на руины и понял, каким оно было. Он нашел способ воскресить мертвых, вспомнив, где сидел каждый. Он помог им найти путь назад к их скорбящим родственникам. Он вернул их к жизни, назвав их по именам[59]

.

Тэфэри, у нас нет ничего, кроме памяти. Все, что достойно жизни, достойно и памяти. Не забывай ничего. Хайле Селассие стоит в коридоре и смотрит на свой почти пустой кабинет, ощущение зыбкости одолевает его. Он должен покинуть Аддис-Абебу и отправиться в свой штаб в Дэссе. Он будет вести войну оттуда. Итальянцы наступают на Аддис-Абебу, и уже ясно, что они займут город, и страх мешает ему думать. Его стол вычищен. Картонные коробки стоят у двери. На полках не осталось книг. Все уложено на свое место, аккуратно помечено и упаковано. Всего несколько часов назад он стоял в своем кабинете и складывал остатки вещей в одну из этих коробок, потом он прошел по лучу света, лежащему на полу, словно ковер, и поднялся по лестнице отдохнуть. А теперь он не может вспомнить, что лежит в каждой из коробок. Не может вспомнить, укладывал ли он фотографию. Он закрывает глаза и видит одинокую фигуру человека на руинах дома. За ним мужчины и женщины, согнутые горем, они показывают на фрагменты тел, лежащие в песке и камнях, и рыдают.

Симонид, шепчет он. Симонид, говорит он. Хайле Селассие прикасается к разлому в своей груди, удерживаемому грудиной. Именно там, в месте, куда не может дотянуться ни одна рука, чувствует он, как начинает сходить на нет его существо, чувствует, как враги постепенно, понемногу уничтожают его. Это и есть исчезновение, которое начинается вот так: с забывчивости и коробок.