Царская тень

Осторожный кашель у него за спиной. Хайле Селассие поворачивается и видит своего адъютанта с его непокорными волосами, кудряшками, которые начинают закручиваться сами в себя. Он бос, одет по-прежнему в тот же костюм, что носит уже два дня, галстук развязан и в пятнах. Он стоит, прижимает к груди, словно щит, стопку папок, лицо у него осунувшееся, под глазами темные круги. За его плечом чуть дальше в коридоре свет выхватывает из полутьмы граммофон — его с безупречной осторожностью упаковывает один из слуг.

Легковые машины и грузовики почти заполнены, ваше величество. Водитель мне только что сказал. Места осталось совсем мало.

Скороходы? Спрашивает Хайле Селассие.

Адъютант кивает. Мы ищем Кидане, он будет знать, что они планируют атаковать его. Мы найдем его прежде, чем это сделают они. Адъютант поворачивается, смотрит на слугу, который упаковывает граммофон.

Император ждет. Он знает, что хочет сказать адъютант; молодой человек нашел самый вежливый способ повториться и не сможет противиться еще одной попытке.

На узком столе рядом со слугой Хайле Селассие видит новую коробку с граммофонными иголками, заказанную им из Джибути. Еще там стопка пластинок с частотой вращения семьдесят восемь оборотов в минуту, подаренных ему высокими сановниками: Вольфганг Амадей Моцарт и Эдвард Григ, американец Дюк Эллингтон, немецкий вокальный ансамбль «Комедианты-гармонисты», редкая японская запись. Он слушал эти пластинки один раз, может быть, два, чаще, когда война и поражение стали неизбежными. Он надеялся, что их незнакомые мелодии помогут заглушить бесконечные вульгарности Faccetta Nera и прочие ненавистные итальянские песни, которые буквально заживо сдирают с него кожу.

Проследи, чтобы это погрузили, говорит император. Если места нет, пусть выгрузят какие-нибудь другие сумки.

Император чувствует подавленность адъютанта. Тот, кажется, не может понять, почему императору непременно нужен граммофон. Мы существуем во времени, в котором отсутствует логика, хочет сказать император. Мы сейчас совершенно иррациональны.

Адъютант внимательным глазом обводит кабинет, дом. Я проверю, все ли двери надежно заперты.

По склонам его столичного города, через реки и сухие саванны Кидане движется к засаде. Хайле Селассие почти слышит крики и вопли, которые вскоре будут эхом разноситься по холмам. Он приказал самым быстрым скороходам в стране спешить на север и найти там Кидане и его людей. Он разослал по городу барабанщиков, их взволнованный ритм сообщает о новой опасности, барабаны звучат так громко, что солнце темнеет от птиц: итальянцы вскоре захватят Аддис-Абебу, они войдут в город и сожгут его, объявят своей собственностью. Его глашатаи обошли развалины разбомбленных домов, чтобы поднять тревогу: Джан Хой[60], наш император божественным промыслом, Хайле Селассие, наше путеводное светило, лично поведет своих солдат против дьяволов, он призывает всех солдат с севера собраться в единую силу и присоединиться к нему, с нами бог. Вставайте, солдаты!

Император может представить себе маршрут Кидане. Он думает теперь обо всех деревнях, мимо которых пройдет Кидане. Он знает все реки, которые Кидане перейдет вброд. Он может представить себе километры пересеченной местности. Он знает, что две любовницы будут рыдать, получив известия о смерти Кидане. Он знает, кто из его врагов вздохнет с облегчением. Он научился накапливать во дворце своей памяти бесчисленные подробности. Он распределил своих людей по отдельным комнатам, предоставил кровати их женам, окна детям, коврики любовницам. Он позволил каждой конкретной детали заявить о себе в этой комнате, предъявить претензии на пространство, и теперь может видеть все детали на своих местах: укорененные и обездвиженные, они ждут света, чтобы выйти вперед и быть занесенными в память. Он делал это с тех времен, как стал расом Тэфэри, ритуал теперь настолько затверженный, что стал автоматическим, быстрее, чем мысль.

Сверху доносится тихий голос. Император слышит своего второго сына — младший, Мэконнын, зовет его: Аббаба. Аббаба. Ты ушел?

Я здесь, лидже, думает он. Но в Дэссе его штаб, и он должен подготовить сражение в Мейчеве, переговорить с еще бо́льшим числом офицеров. У него нет времени быть отцом этого ребенка. Он слышит голос жены, Менен, она зовет мальчика. Он поднимает голову — хоть бы одним глазком увидеть возлюбленного сына, тезку его отца, его ребенка, запечатленного на ныне утерянной фотографии.

Потом он слышит еще один голос, воспоминание, покоящееся в уголке его разума. Зенебворк маленькой девочкой зовет его: Аббаба. Аббаба, не уходи. Он поворачивает голову, потому слуги не видят, как его передернуло. Он не может оставить ее, куда бы ни шел. Не он сам так устроил, он не хотел этого. Таков предопределенный баланс между этим и потусторонним миром. Между живыми и мертвыми.

Я готов, ваше величество. Его адъютант сжимает в руке аккуратно сложенные доклады. Мы можем посидеть в конференц-зале, если хотите.