– Ах, какой ты ученый, Спиридоша, – сказала Анна Павловна, – даже по-ихнему знаешь: а вот насчет того, что он видный мужчина, то я не согласна: ему, чай, далеко лет за сорок будет. Тебе тоже сорок второй год; но какой ты в сравнении с ним молодец! Ну-ка, читай письмо, Спиридоша. А о посылке-то ты так и не спросил!
– Что посылка? Говорю тебе: здесь не одной посылкой пахнет, – сказал Спиридон Панкратьевич, ударяя по пакету. – А ты мне вот что посоветуй, Анна Павловна: сейчас ли вскрыть пакет или покончить сперва с этой чаркой, а пакет покуда положить к образам. Выпивши, еще веселее будет читать.
– По мне, лучше потом допьешь, Спиридоша; ты вечером и то больно плохо видишь. От образов письмо не переменится, да и нечего меняться ему. Я хорошо знаю князя Микиту Ивановича: он бы скорее ничего не написал нам, чем написать неприятное. Дай-ка свечку, Матреша, да поправь лампадку, ничего не видно.
Кухарка принесла сальную свечку и щипцы.
– Нет, Матреша, – сказал Спиридон Панкратьевич, – для такого письма такая свечка не годится. Дай-ка две восковые, из тех, что церковный староста подарил на именины Анне Павловне.
– Ну, Спиридоша, в добрый час! Ломай печать, – проговорила Анна Павловна.
Ответ князя Репнина отличался большой четкостью почерка, еще большей ясностью выражений и более всего утраченной в нынешних официальных бумагах энергичностью слога. Вот ответ этот:
«Пинежскому военному начальнику Спиридору Панкратиеву сыну Сумарокову.
Письмо твое от 25 декабря прошлого 1712 года я получил, и вот тебе мой ответ: если ты посмеешь еще раз выйти из строгих пределов данной тебе начальством инструкции или тем паче если ты когда-нибудь затеешь что-либо против проживающих
Своей Павловне от меня скажи, что данное ей его сиятельством князем Михаилом Васильевичем прозвище она вполне заслуживает, так как не сумела даже удержать тебя от твоего вздорного, гнусного и ни с чем не сообразного поступка. Главная квартира в лагере под Фридрихштадтом, января 31-го дня 1713 года. К сей грамоте князь Аникита княж Иванов сын Репнин руку приложил».
При чтении первых строк
– Вот те и посылка! – сказала Анна Павловна. – Недаром я во сне видела.
– А эта пристала еще со своей посылкой да со своими дурацкими снами! – Спиридоша приготовил было свирепый взгляд для жены своей, но взгляд этот был перехвачен стоявшей перед ним полной чаркой, и по привычке Сумароков уже протянул к ней руку; но внезапно и быстро, будто действием вольтова столба, рука отшатнулась назад и схватилась за один из полуседых и полулысых висков градоначальника.
– Все это ты наделала, проклятая чарка! – закричал Сумароков, с неистовством бросая ее на пол. – Да ты, гадкий мальчишка, с вечным своим пьянством. Вот она, лишняя чарка! Вот оно, заклятие! Отозвались!
Спиридон Панкратьевич закрыл лицо руками и со стуком ударился им о стоявшую перед ним деревянную чашку с навагой.
Петя, прикидываясь испуганным, громко заплакал. Анне Павловне пришла мысль, что ее муж сошел с ума, и она не на шутку испугалась.
– Успокойся, Спиридоша, – сказала она, облепливая голову мужа огуречной кожей, – конечно, несчастье неожиданное, огромное, но зачем же убивать себя?.. Бог не без милости.
Спиридон Панкратьевич поднял голову.
– Бог не без милости? – вскрикнул он. – А преподобный-то, а сивуха, а лишняя чарка?.. Ты говоришь, несчастье; не простое несчастье, а верная гибель, гибель на всю жизнь! Теперь они заедят меня. За что, говори, вы меня погубили? Знай же, дрянной мальчишка, – продолжал он, обращаясь к сыну, – знай же, что отныне тебе не дадут и понюхать вина; мало били тебя давеча эти негодяи!.. А если мать и после этого будет тебя спаивать, то не сметь заставлять меня пробовать твою подлую сивуху!
– Да когда же Петя смел заставлять тебя, Спиридоша? – сказала Анна Павловна.
– Да когда же я смел, тятенька?..
– Молчать, пострелок! Перестань реветь и пошел дрыхать, не то так те уши надеру, что забудешь, как со мной спорить!..