Царский изгнанник

– Дурой зовет тебя. Ну, положим, ты точно должна бы была отсоветовать мне. Прямая ты, право, дура, Анна Павловна, я на тебя понадеялся. Кому бы, кажись, как не тебе знать характер князя Микиты Ивановича? А ты зарядила свое: поклон, мол, князю напиши, попроси подачки да нет ли посылки? Вот те и подачка! Упекут тебя, пишет, куда Макар телят не гонял. Какие у него все глупые поговорки, никакой великатности не знает. А в самом деле, видно, князь Василий Васильевич опять входит в силу: даром что стар, а боятся его. Ну что ж! Ехать – так ехать! Поезжай, коль хочешь, а я ни за что не поеду; скажи, что мне нездоровится, что я давеча простудился. Ох, кабы знатье: не так бы обошелся я давеча с князем Михаилом Алексеевичем!..

– Я сначала ничего не скажу, – отвечала Анна Павловна, – посмотрю, что там у них делается, и если увижу, что все благополучно, то пришлю сани за тобой. Вот только вопрос: с кем мне ехать? Савельич, чу, как храпит; денщик провалился с утра; Матрешка нужна дома. Жаль, что ты Петю уложил спать, а то он и меня бы свез и за тобой бы приехал. Да за что, скажи, ты так на него рассердился? Чем он виноват, что князь Микита Иванович прислал такой ответ?

– А тем виноват, что ему не след пить водку: кабы не его лишняя чарка…

Сумароков вдруг остановился.

– А ведь лишней чарки нынче не было, – пробормотал он сквозь зубы, – я ее вылил на пол, и преподобный, в справедливости своей, не может наказать меня именно в тот день, когда я перед ним не виноват… Знаешь ли что, Анна Павловна, – прибавил Спиридон Панкратьевич громким и внезапно повеселевшим голосом, – бояться нечего: я еду с тобой, и Петю возьмем, скажем: «Нынче прощальный день, и мы всей семьей приехали проститься и, кстати, поблагодарить князя Михаила Алексеевича за доставленное им письмо». Черт бы побрал это письмо! Приготовь-ка мне новый кафтан, а я покуда разбужу Петю: бедный мальчик давеча очень перепугался.

Анна Павловна, ничего не знавшая о данном преподобному заклятии, не понимала несвязных речей Спиридоши и приписывала их остатку хмеля, который, думала она, окончательно выйдет на морозе. Она вынула из сундука кафтан с серебряными галунами и принялась чистить его веником, а Спиридон Панкратьевич взлез на полати и потихоньку тронул своего сына за руку, судорожно мотавшуюся в воздухе.

– Погодите, тятенька, – говорил Петя во сне, – позвольте еще немножко… Вот я только Дуньку-то… приподнимите ее и положите на другой бок, тятенька… вот эдак! Да пустите руку…

– Полно бредить, Петя, проснись и одевайся. Сейчас едем на княжеский двор.

Петя открыл глаза.

– Так это было во сне! – сказал он с упреком. – Зачем вы разбудили меня, тятенька! Я видел, что…

И мальчик начал рассказывать отцу свой милый сон.

– Нечего жалеть пустого сна, Петя, – сказал отец, сделавшийся опять нежным и ласковым, – завтра наяву лучше увидишь, если будешь хорошо вести себя на княжеском дворе; не бойся, там весело будет: и полакомят тебя, и варенья, и пирожков, и чаю дадут; только ты, дурак, не объешься, как в последний раз, коль что дадут, не прямо в рот клади, а чинно положи перед собой. О давешнем варенье, чур, и не заикаться там, а если бездельник Харитоныч будет уличать тебя, то говорить то же, что мне говорил перед ужином… А в самом деле, мысль хорошая – привязать этих озорников и озорниц к коновязи… Право, молодец растешь ты у меня, Петя!..

Глава VII

Великий Голицын

На княжеском дворе было не до Сумароковых: приехав домой и узнав, что дед и мать отдыхают, князь Михаил Алексеевич погрелся немножко, напился чаю и, дождавшись возвращения Ведмецкого от Сумароковых, отправился вместе с ним в лопатихский лес, на облаву. Марфочка, просиявшая необыкновенной радостью, торопила мужа ехать и, провожая его, еще раз повторила просьбу как можно скорее возвращаться с отцом и дядей.

– Я так счастлива, – говорила она, – что, кажется, не дождусь, когда дедушка прроснется; я так счастлива, что если б смела, то

рразбудила бы его и сообщила бы ему нашу ррадость.

– Мы через час все будем дома, – отвечал князь Михаил Алексеевич. – Для такой радости можно и волков пощадить, а ты, пожалуйста, не проболтайся: даже матушке не говори… пусть и ей будет сюрприз.

– Никому не скажу ни слова; а ты не боишься, как бы эта новость не поврредила дедушке?

– Нет, дедушке она не повредит, ручаюсь тебе, что она даже не взволнует его, а если я за кого боюсь, то это за дядю: его надо будет приготовить со всевозможными предосторожностями…

Санки понеслись во всю прыть кровного каракового рысака, и Марфочка пошла наверх – посмотреть, не проснулась ли ее Еленка. Свекровь встретила ее на лестнице.

– Что это вы, княгиня Марфа Максимовна? Мой сын приехал, а вы меня даже и разбудить не могли. Где он?

– Он уехал на охоту, в лес…

– Как хорошо! Не поздоровавшись даже со мною.

– Он очень спешил; вы почивали, матушка, и ему не хотелось беспокоить вас. Он и дедушки не видал…

– То дед, а то мать родная: кажется, есть разница!.. Да что это у тебя, моя милая, какое праздничное лицо? Чему ты так обрадовалась?