Царский изгнанник

– Точно так, ваше высокосиятельство, – отвечал Сумароков, думая, что если князь Репнин в письме своем назвал князя Михаила Васильевича «его сиятельство», то для князя Василия Васильевича этого титула слишком мало. – Точно так, преданность наша к высокосиятельному дому вашему давно известна всему городу; не следовало бы и не время докладывать теперь; но мы немало пострадали за эту преданность от начальника нашего Сысоева, человека вздорного и вообще вашему высокосиятельству недоброжелательного…

– А что пишет вам князь Репнин? – спросил князь Михаил Алексеевич.

При имени Репнина Спиридон Панкратьевич пошатнулся, как ужаленный незаметно подкравшейся пчелой; он проворно сделал полуоборот налево и посмотрел на князя Михаила Алексеевича; лицо князя Михаила Алексеевича не выражало ничего, кроме невозмутимого спокойствия с маленькой примесью самого невинного любопытства.

– Изволите видеть, ваше сиятельство, – отвечал Спиридон Панкратьевич, – я просил князя Микиту Ивановича, не благоволит ли он пристроить моего сынишку куда-нибудь в учение.

– Ну что ж? Ответ благоприятный?

– Не совсем, ваше сиятельство, – отвечала за мужа Анна Павловна, – князь Микита Иванович отвечает как-то… уклончиво, а вот если б вашему сиятельству замолвить словечко…

– Да будет тебе тараторить, Павловна, – сказал князь Василий Васильевич, – мы здесь с княгиней Марией Исаевной умираем от нетерпения, а она там своего озорника в училище пристраивает, успеешь пристроить его… Садись, Миша, и начинай: прежде всего расскажи, расскажи подробно, как принял тебя государь.

– Очень любезно, – отвечал князь Михаил Алексеевич, – или, вернее сказать, очень весело. Я застал его под Фридрихштадтом[39], в маленькой избушке, за ужином. Он в этот день отбил вылазку, сделанную Штенбоком[40], который, преследуемый Барятинским, тут же начал отступление на Эйдер[41]. «Как! – сказал мне царь. – Ты смеешь показываться мне на глаза! Разве ты забыл, что за отличие в своей

Сорбонне ты произведен был в сержанты Семеновского полка? И до сих пор ты не являлся к месту служения! Знаешь ли, что брат мой Карл[42] расстрелял бы тебя за это! Дезертир, и женится без позволения начальства, да еще на красавице женится!» Нечего краснеть, Марфа, так-таки и сказал царь: на красавице женится… «Садись-ка ужинать с нами и говори, что можешь ты сказать в оправдание этого неслыханного преступления».

«Только то и могу сказать, государь, – отвечал я, – что если, ваше величество, увидите мою жену, то поймете мое преступление и простите его».

«Вот, господа, – сказал Петр, – учитесь, как надо говорить: что значит, однако, побывать за границей и поучиться в Сорбонне! А мы-то, неучи, так и рубим сплеча, что попало! Как только кончу войну, непременно поеду во Францию – доучиваться».

Все куртизаны дружно захохотали, как будто царь сказал что-нибудь чрезвычайно смешное; Балакирев[43] подбежал ко мне и начал делать передо мной гримасы, щелкая своим пузырем об пол. Царь сделал буфону знак, чтоб он отошел.

– Охота царю возить за собой шутов по походам, – сказал князь Михаил Васильевич.

– Балакирев был вместе с ним в Карлсбаде и притаился где-то в обозе, чтобы только не отстать от царя.

«Что ж, – продолжал Петр, отослав шута и обращаясь ко мне, – женившись и обленившись, ты, я слышал, просишься в отставку».

«Да, государь, – отвечал я, – здоровье мое, очень расстроенное, не позволяет мне служить…»

«Репнин говорил мне, что ты болел в Гамбурге, и я вижу, что в самом деле ты очень бледен… Не люблю я дворян, неспособных к службе, особенно в военное время… Сколько тебе лет от роду?»

«Тридцать три, государь».

«Да, я помню: тебе было лет десять, когда я записал тебя в Семеновский полк; как время-то летит!» – прибавил он.

Мне очень хотелось сказать царю, что время не везде летит одинаково скоро. Что в Пинеге, например, оно тянется гораздо дольше, чем в походе. Он, должно быть, угадал мою мысль и продолжал:

«Итак, тебе всего тридцать три года, князь Михайло, и ты, нимало не послужив, хочешь выйти в отставку. Мне сорок стукнуло. Я тоже болен, тоже у немецкого доктора лечусь, а все-таки я намерен еще долго послужить России. А кому бы, кажется, и служить, как не тебе, внуку князя Василия и сыну князя Алексея!»

У меня опять вертелось на языке, что именно карьера деда и отца отбила у меня последнюю охоту к службе, и опять я не посмел. Впрочем, я ничего не потерял тем, что промолчал: государь опять отгадал мою мысль, вздохнул и помолчал с минуту.

«Отставка так отставка, – сказал он, скрывая внутреннюю грусть под веселой шуткой, – я не намерен из-за полубольного и неспособного сержанта ссориться с красавицей сержанткой; завтра же, князь Никита, – прибавил царь, обращаясь к сидевшему рядом с ним Репнину, – займись его отправлением и чтоб при отставке он был записан майором».

Я встал и поблагодарил государя за даруемый мне и ничем не заслуженный мною чин.

«Садись и пей, майор, – сказал царь, – пей за здоровье своей майорши и не забудь поздравить ее от меня с новым чином».