Царский изгнанник

– А куда, Анна Павловна, желали бы вы поместить вашего Петю? – спросил по уходе деда князь Михаил Алексеевич. – У меня, может быть, нашлось бы для него местечко: герцогиня Гольштейн-Готторпская просила у меня мальчика, который бы не знал никакого языка, кроме русского; в этом отношении ваш Петя может быть принят без экзамена, но не слишком ли он шаловлив?

– Петя-то? – сказал Спиридон Панкратьевич. – Это самый смирный, самый нравственный ребенок в мире. Не след бы мне хвалить своего сына, но это вам всякий скажет. Вот хоть и ее сиятельство, княгиня Марфа Максимовна, подтвердят. Они сейчас награждали его разными лакомствами. Иногда Петр, разумеется, порезвится, да какой же ребенок не резвится? Явите, ваше сиятельство, божескую милость, по гроб жизни будем благодарны. Эй, Петр, где ты? Иди просить нашего благодетеля, чтоб его сиятельство отослали тебя к ирцагине Горчинской.

Петр, забравшись между камином и диваном, уже давным-давно спал крепким сном, не грезя, вероятно, что в эту минуту решается его судьба. Спиридон Панкратьевич хотел было пойти разбудить его, да раздумал: «Еще разревется, скотина, – пробормотал он, – и тогда, прощай, ирцагиня!»

– А зачем, смею спросить, – сказала Анна Павловна, – этой, как бишь ее, нужен русский мальчик?

– Для практики в русском языке, – отвечал князь Михаил Алексеевич, – она желает, чтоб дети ее свободно говорили по-русски. Петя читать и писать умеет?

– Еще не совсем твердо, – отвечал Спиридон Панкратьевич, которому стыдно было признаться, что сын его не знает даже азбуки.

– Ну, там его выучат. У герцогини есть русский учитель, и, кажется, очень хороший, из духовного звания.

– Я бы могла рекомендовать тебе другого мальчика, – вполголоса сказала княгиня Марфа, дотронувшись до подсвечника, как будто она говорила о догоревшем огарке.

– У меня есть план, – отвечал ей муж, снимая стеклышко с подсвечника. – Итак, Анна Павловна, обдумайте хорошенько мое предложение и решайтесь, только я должен предупредить вас, что у герцогини баловать Петю не будут и что драться с уличными мальчиками, как, например, давеча, ему не позволят.

– Чего тут обдумывать хорошенько? – сказал Спиридон Панкратьевич. – Кто не рад счастию своего ребенка? Я хоть сейчас отдам его с обеими руками. Строгость, ваше сиятельство, иногда не мешает. Я сам не потакаю Петру и сызмала толкую ему, чтоб он рос в честных правилах и сделался честным человеком, как отец его, осмелюсь доложить, ваше сиятельство.

Видя, что князь Михаил Алексеевич, не слушая его, встал и пошел провожать до двери уходивших отца, мать и дядю и что молодая княгиня тоже встала, чтобы проститься с ними, Сумароков подошел к своей жене и шепотом сказал ей:

– Говорил я тебе, что все обойдется благополучно и что они ничего не знают о письме к князю Миките Ивановичу… Уж недаром не было лишней чарки нынче!..

Простившись с уходившими, князь Михаил Алексеевич возвратился на свое место.

– Я имел честь докладывать вашему сиятельству, – продолжал Спиридон Панкратьевич, – что строгости для нашего Пети я не боюсь, она может принести только пользу ребенку. Я сам не охотник потакать шалостям и всегда, главное, внушал своему сыну, чтоб он рос честным человеком, в отца. Не след бы хвалить самого себя, ваше сиятельство, но осмелюсь доложить.

– Мне надо сказать вам два слова, Спиридон Панкратьевич, и кое-что передать, – сказал князь Михаил, озираясь, не возвращается ли его жена.

– Аль посылочка, ваше сиятельство, – вскрикнула Анна Павловна. – Говорила я тебе, Спиридоша, что есть посылка: князь Микита Иванович не таковский, чтоб ничего не прислать мне на праздники.

– Нет, не посылочка, – отвечал князь Михаил, – а еще письмо, и письмо не от князя Репнина, а напротив, к нему. Не хотите ли, я вам прочту его?

Он вынул из кармана и положил на стол распечатанный желтый конверт, в котором Сумароков тут же узнал свой донос.

При этом Спиридон Панкратьевич сделался желтее конверта, бледнее скатерти, на которой лежал конверт.

– Ваше сиятельство! Ради бога, не погубите! – сказал он плаксивым голосом, став на колени и ловя руки князя Михаила. – Ей-богу, Сысоев…

– Не лгите по-пустому, – отвечал князь Михаил, – я читал донесения Сысоева и ни в одном из них не нашел ничего, кроме беспредельного уважения к князю Василию Васильевичу и всему нашему семейству… Не стану разбирать, что могло побудить вас к поступку, столько же низкому, сколько и неосторожному, и что вы надеялись выиграть, если б вам удалось оклеветать моего деда и увеличить его несчастия. Погубить я вас, как вы говорите…

– Ваше сиятельство, явите божескую милость! Что Бог, то и вы, ей-богу, лукавый попутал! Верьте Богу, ваше сиятельство, да позвольте ручку-то, ради бога!..