Царство красоты

Конечно, я понимал. Понимал, что если это случится, её станет больше в моей жизни, но так и не посмел лишить главного для себя человека возможности реализовать собственные желания. Она говорила, что учится ради меня, чтобы дать мне достойное будущее. И это правда, но лишь отчасти. Если бы мать спросила меня тогда, что именно нужно МНЕ, я бы ответил ей, что она сама. Не блага цивилизации, за которыми никогда не угнаться, а только она, её время, её сказки на ночь, которые все до единой закончились в тот самый момент, когда она начала учиться. Наверное, потому и сбежал тогда, в восемь лет, когда мать привела в дом мужчину, что не был в состоянии вынести эту боль — необходимость делить такого важного для себя человека с кем-то ещё. Я был ребёнком и не мог понять, что жизнь — слишком сложная штука, чтобы упрощать её до абсолютной любви. Я не был в состоянии принять и смириться с необходимостью делиться матерью с кем-то ещё ради её же блага.

Проваливаюсь в нечто, более похожее на беспамятство, сон, который не приносит ни отдыха, ни облегчения.

День второй. (Четвёртые сутки абстинентного синдрома)

Просыпаюсь от шума воды в душе — это, очевидно, Софи. В комнате полумрак, не ясно, то ли это вечер, то ли утро.

Софи появляется в белом материнском халате, с полотенцем, повязанным вокруг головы.

— Как ты? Я ночью вколола тебе снотворное.

— Я — адская рана. Весь.

— Верю. Так и должно быть. Но будет ещё хуже.

— Сейчас утро?

— Нет, уже почти день. Пасмурно просто. Наша обычная Сиэтловская погода. Съешь что-нибудь?

— Нет!

— Есть нужно, потому что организму нужны силы.

Софи приносит мне молоко, она уже переодета в свежую майку без идиотской надписи на ней, и я чувствую, как приятно пахнет от её волос шампунем… или что там женщины мажут на свои волосы.

Она снова устанавливает катетер, теперь в другую руку.

— Что в этих капельницах? — спрашиваю.

— Солевые растворы с мочегонным и обезболивающим.

— А я думаю, что меня так часто в туалет гоняет! — улыбаюсь.

— Шутим? Это хорошо. Моральный настрой и состояние духа очень важны в нашем деле.

Закончив свои медицинские манипуляции, Софи укладывается на всё ту же гигантских размеров сшитую овчину, высыпает в стеклянную миску цветных мармеладных червей…

— Сегодня черви?

— Медведи закончились в вашем магазине.

Я смотрю на ее профиль на фоне тусклого вечернего света и вдруг чувствую нечто странное. Какой-то клик-клик. Необычное для меня ощущение. Желание прикоснуться, поправить выбившиеся из заколки пряди. Нет, лучше наоборот — совсем снять ее. Распустить волосы, подумать о том, как плохо, что она их отрезала, и как восхитительно они смотрелись раньше, когда были длинными. Если бы сейчас она их распустила, раскинула по своим плечам, спине, я бы возбудился… как тогда в своём собственном доме дьявольски искусно прикрывал своё животное желание секса с ней намерением удовлетворить её потребности…

Я предложил ей тогда сделку с условием, что она исчезнет из моей жизни, и она согласилась: нет ничего недопустимого, когда ты идёшь к своей цели. А теперь я сильно сомневаюсь в том, что тогда действительно хотел её ухода. Нет, не сомневаюсь, теперь уже знаю точно, но главное, готов признаться самому себе, что именно этого я и хотел больше всего — чтобы она осталась. Чтобы разделась так же свободно, как сделала это тогда, так же смело предложила мне своё девственное тело. Я хотел её до истерии, до безумия, я был одержим желанием пережить это с ней, и именно собственная слабость и бесила больше всего. Я шипел тогда на неё, но зол был на себя. И если бы нас не прервала Маюми, я бы точно обнажил ей все свои слабости до единой. Все свои тайные желания, все свои запрещённые мечты. Да, я запрещал себе думать о ней, предпочитая ненавидеть, а во сне занимался с ней любовью, потому что там, в снах, мое извращённое сознание не было способно контролировать мои же желания. И это тоже меня бесило.

Сейчас же, когда всё это позади, когда в прошлом осталось много глупого и бестолкового, я готов посмотреть правде в глаза и признаться себе, что мечтаю уткнуться носом в её распущенные волосы и вдыхать, вдыхать их запах… Хочу расчёсывать сексуально длинные каштановые пряди своими пальцами. Хочу, чтобы они падали ей на лицо и грудь, когда бы она нависала надо мной, двигаясь нежно, медленно, так по-женски, по-Сониному…

Чёрт, что это со мной? В последнее время Янг никак не удавалось развести меня на секс: моё героиновое увлечение ударило в первую очередь по половой функции. Я тупо ничего не хотел… до этого момента. Забавно… а у меня ведь сейчас ломка!

— Зачем ты волосы отрезала?

— Не отрезала, а подстриглась. Нового захотелось, перемен.

— Нет, не сейчас, а тогда в 17.

— А-а! — улыбается почти до ушей. — Ты как-то сказал, что самые красивые волосы у мамы, и так как все мои помыслы в то время были лишь об одном — как понравиться тебе, я без единого раздумья, не то что там сожалений, пошла в салон с маминым фото!

Софи искренне заливисто смеётся:

— Представляешь, какая глупая!