Целитель

Она подтачивала, травила неведеньем и безысходностью.

Я вновь остался один.

Прости, мой друг, но всё напрасно.

Водка не пошла впрок. Я тяжелел. Мне становилось хуже и хуже. Тело деревенело.

Ко времени, когда за окном стало проясняться, я был очень плох. Видимо, сказалось напряжение последних дней, да и многодневное употребление спиртного давало о себе знать.

Едва дотащившись до спальни, разбудил жену и попросил вызвать Мадину Рымбаевну. Она – врач, старый друг нашей семьи. К ней я обращался только в крайнем случае.

Мадина приехала через двадцать пять минут. Едва взглянув, велела немедленно собираться.

В машину меня вели почти в бессознательном состоянии.

2

Это было на третий день моего пребывания в больнице. Мне давали уколы, ставили системы, пичкали таблетками. Лечение действовало благотворно. По ночам я уже мог спать.

Ничто не предвещало бури. Но она грянула…

В столовой, во время ужина я вдруг почувствовал лёгкое головокружение, постепенно переходящее в сплошной круг и – вышел из сознания.

Скачками я в него возвращался: кого-то бью, меня вяжут, я расшвыривая людей по сторонам, с нечеловеческой силой.

Фрагменты.

Очнулся поздней ночью в изоляторе. Это сразу стало понятно, потому что я был крепко привязан по рукам и ногам к железной кровати.

Рядом – никого.

Связанному – страшно, я все время ожидал пыток и терзаний, поэтому громко позвал на помощь.

Пришел дежурный врач с двумя санитарами, молча развязали и ушли.

Глухо звякнул замок.

Из коридора в палату проникал скупой дежурный свет, а со стороны единственного зарешетченного окна, наполовину закрытого занавеской, мертвенно бледнел полумесяц.

Трясло. Знобило.

Боялся стен, тумбочки, кровати. Отовсюду мне грозила опасность.

Страх был липким и осязаемым, холодным потом струился по всему телу.

Слабыми руками ухватился за решётку-дверь и попытался встряхнуть.

Она даже не среагировала.

Стал кричать, чтобы выпустили «к людям».

На этот счёт, видимо, у персонала никаких указаний не было.

Не пришли. Не выпустили.

Крики и попытки забрали последние силы, и я рухнул на пол, будучи не в состоянии даже добраться до кровати.

…Раньше казалось, что я уже умирал несколько раз. И после каждой «смерти» только острее делались воспоминания о прошлой жизни и всё настойчивее думалось: «Как долго длится»…

Теперь пришло иное и обещало стать настоящим. Все желания из тела ушли, ничего не хотелось: видеть, слышать, есть, пить, любить.

Всё кончилось. Остался только этот грязный пол, серые стены и полубельмо луны.

Я лежал на полу и до меня постепенно доходило:

«Оказывается, вот как происходит на самом деле…»

Дрожь в руках прекратилась, я с облегчением ожидал скорого забвения.

Моё внимание привлекло маленькое светлое пятнышко в центре потолка. Несомненно, оно было живое, потому что пульсировало, постепенно расширяясь, превращаясь в пятно побольше, становясь лучом и, наконец, хлынув на меня изумительным потоком света. Его было так много!

И я с надеждой глядел в этот чудный свет, уже догадывался, что сулит он скорое избавление от мук. А он влажно струился, вздрагивал, звал к себе, и не было в нем ничего враждебного, злого, корыстного. Свет был добрым, пронзительно-белым, с небесно-голубым переливом.

Потом его движение замерло и – сверху, откуда-то извне, на меня стали опускаться округлые волны: синие, зелёные, красные, жёлтые и другие, а в середине окружая парили лепестки таких цветов, аналогов названия которым на нашем земном языке не подобрать.

Это напоминало весеннее буйство красок, только с куда более богатым спектром.

А как легко дышалось!

И это походило на Призыв.

Меня – Туда?! В это великолепие, в этот бесконечный праздник?

Неужели я прощён и допущен к чему-то несоизмеримо большему, чем заслужил?

Я понимал, что недостоин. Но заворочалась, забрезжила надежда: ведь неспроста…

Отца я рядом не увидел, но ощутил присутствие бесконечно дорогого и очень далекого от меня человека. Я сразу догадался, кто это.

Освежающе пахнуло ветерком, такой взмах обычно гасит свечу.

– Правда, сынок, – услышал я его печальный голос, – тебе уже ничего и никого не надо, и ты уже никому и ничему не пригоден?

– Правда, папа, – ответил я сквозь слезы, но это были слезы облегчения.

И добавил:

– Как хорошо вновь произнести слово «папа», я его уже стал забывать…

– Но мне-то ты всегда нужен, – сказал он. – Я от тебя никогда не отрекусь, помни об этом.