На душе спокойно, ибо знаешь, что в редакции тебя ждут милые люди, способные быть соучастниками твоих замыслов, соавторами идей и успешно воплощать их в жизнь.
_________________________
Вчерашний день, когда я узнал о внезапном отъезде «целительши» не выбил меня из колеи: я утонул в обычной суете, делал повседневные дела, подписывал рядовые бумаги, вычитывал тексты…
А когда выходил покурить, в минуты блаженного отдохновения в голове стучало:
Честно говоря, не мог вспомнить, откуда это? Наверное, из Библии.
Оттуда исходит вся мудрость?
Оттуда мы цитируем, даже не упоминая источник?
Можно сказать, что я ожил.
Так думалось, так казалось.
Отъезд Йен (так я называл её про себя, по имени чародейки Анджея Сапковского, вначале с иронией, потом просто привык), повлиял на меня благотворно.
Перестали давить эти «не делайте зла своему ближнему, даже если он этого заслуживает», «любите врагов своих».
Я перестал чувствовать себя глупцом – эта роль не для меня, я привык быть над всем: суетой, обстоятельствами, обыденностью. И когда появляется человек, одним своим присутствием перечеркивающий всё, чего ты добивался долгие годы, поневоле начинаешь чувствовать себя неуютно.
Согласен, кое в чём можно поступиться, но моё отношение к Слову!
Разве не был я к нему бережен и трепетен?
Разве не берёг и не лелеял?
Да, я относился к нему так, как меня учили всю мою сознательную жизнь – материалистически.
Написанное – одно, как говорится, «не вырубишь топором», но сказанное – звук, сказал и ушло, исчезло навсегда.
К Слову – ясно.
Что же касаемо отношения к людям, то здесь наверняка не обошлось без накладок.
Скажем, к той сизой физиономии, которая копается в контейнере с мусором, я не могу (при всем желании) относиться так же, как к своим ребятам на работе. Они трудятся весь день, невзирая на усталость, они творят, они питают семьи…
Я не прав?
Тогда бросьте в меня камнем.
Я отношусь к людям согласно их достоинствам, только и всего. Правда, иногда кричу на сослуживцев, матерюсь даже, но не унижаю, не оскорбляю.
В притчах Соломона сказано:
Умышленно я зла никогда никому не делал, значит, не могу быть ненавистен. Да и сотрудники меня уважают. С этим – порядок.
А она зудит:
Это точно, но, родные мои, чего ж вы хотите? Я вроде как человек самостоятельно мыслящий и не могу в угоду заезжей гастролёрше переделывать себя под корень.
Даже если она тысячу раз говорит только правильные вещи.
У меня взрослые дети. Как они посмотрят на перемены во мне?
«Папа стал другой» – представляете?
Я сбавил шаг и призадумался.
А если папа станет лучше, душевней?
Если у него появится свободное время, и он его станет проводить с семьей?
Если он перестанет выдвигать самому себе различные трудности, которые потом будет героически преодолевать в выходные дни?
Если в его манере общения станет чаще проявляться заботливость и мягкость?
Если он перестанет корчить из себя великого деятеля и станет обычным писакой?
Если он, наконец, начнет признавать какие-то авторитеты, и тогда некоторые сложности исчезнут сами по себе?
Если…
Я встряхнул головой, как конь на водопое, и огляделся: почти пришёл. Но времени еще немного оставалось, и я присел на лавочку в аллее. Закурил.
И стал пытаться выискать в своей биографии хоть какие-то позитивные моменты.
Выискал. Они были.
Немного успокоился.
Минусов тоже хватало, но проскальзывали они почти неуловимо.
А если покопаться? Если углубиться и извлечь из тайника памяти то, чего я даже ближайшим друзьям не поверяю?
Нет. Сегодня – не день избиения младенцев.
Да и друзей настоящих у меня нет.
Вернее, все они – в прошедшем времени.