– Всё, хватит. Я тебе ничего не говорил.
Нервно прошелся по кабинету.
– Юра, кончай разводить таинство, – ответил я серьёзно. – Капитального понятия я, конечно, не имею, но приблизительно представить могу. Не маленький.
– Вот и ладненько, – ответил он. – Теперь так. С этого самого дня ты или появляешься здесь, или звонишь в конце дня и говоришь, что и как. Второе. Ни во что не ввязываться, водку не пить, в драках не участвовать. Беречь себя. Третье. Читать, учить, постигать.
– Ясно, – ответил я. – Юра, а что вызвало такое твое волнение?
– Я тебе отвечу, но объяснять ничего не буду, – сказал его преподобие. – Сам постигай.
И добавил каким-то неестественным голосом.
3
Недолгий, но содержательный разговор с Новосёловым, особенно его последние слова, не давал мне покоя до половины ночи.
«Чёрная сотня», опять Чёрная сотня. Проклятая сотня».
Я вновь с грустью вспоминал Андрея и чувствовал себя беззащитным и одиноким. Я впервые подумал, до какой степени я одинок, и – это судьба. Мне никто не поможет, а тех, кто мог бы помочь, я предпочитаю держать подальше от всех и всяких событий. Я имею в виду своего сына, которым дорожу и которым бесконечно горжусь. Он по этому пути пройдет намного дальше и успеет больше, потому что свободен от соблазнов и сомнений.
Я ещё и ещё раз прокручивал в памяти всё сказанное Новосёловым и не находил достаточных объяснений. Ученик! Я – ученик… Каково? Я с моим запасом духовных знаний, с каким-то количеством написанных и опубликованных художественных произведений.
Я – взрослый человек.
С другой стороны Юра прав. Что я могу, умею, знаю? Ничего. Нажитый багаж лет ни о чём не говорит, ни в чём не убеждает и не обещает ровным счётом ничего.
Всё надо начинать с начала. Я – просто ноль. Обидно. Но много раз я и сам себе это говорил.
Я-то говорил, но гораздо обиднее, когда об этом говорят другие.
В конце концов, Литературный институт!..
Почему-то сейчас я вспомнил о своей «альма-матер» и с грустью подумал о том, что со времени окончания не виделся ни с одним из однокурсников, или с тем, кто тоже оканчивал Литературный примерно в те же годы; не беседовал, рассказывая или спрашивая про общих знакомых, радуясь или переживая за их судьбу; не трепался о литературе…
В сущности, вся наша жизнь – обучение. И если ты не узнал сегодня ничего нового, значит, день прожил зря. Институтские годы тем и хороши, что каждый день был озарён чем-то новым.
Я ностальгически вздохнул, но тут же вздрогнул, вспоминая начало. А оно было нелёгким. «Били» на первых творческих семинарах достаточно жестоко. После первого обсуждения моей лучшей на то время повести, я пешком прошагал двадцать три остановки по маршруту нашего «двадцать третьего» троллейбуса, возвращаясь в общежитие на Добролюбова. Мысли были невесёлыми: не моё, я ни на что не способен, бездарь, надо уходить…А вечером в моей комнате собрались почти все участники семинара и стали наперебой хвалить некоторые отрывки повести, лирику отступлений, образные сравнения. У меня глаза на лоб полезли.
– Почему на семинаре вы говорили совсем другое?
– Методика такая, старик, за одного Битова двух не Битовых дают.
Руководитель семинара Александр Проханов подтвердил это, и попросил «излишне не впечатляться».
– Спросите по отдельности, ответ каждого будет гораздо важнее того, что они говорят хором, – добавил он. – Но не забывайте, что важнее всего то, что я думаю о вашем творчестве.
И это было правдой. В Литинституте всё решал руководитель творческого семинара.
Кто же теперь будет моим руководителем, который станет за меня всё решать?
Ах, да, брошюра!..
Я достал книжечку, настроился на восприятие и начал читать.
Тина Ригель, кто ты такая? Ясно, что это псевдоним. Узнать бы настоящее имя и фамилию, возможно, удалось бы вспомнить.
Мне виделась высокая, спортивная, красивая женщина, в учёном балахоне, с треугольной шляпой на голове.