Цена золота. Возвращение

Хозяин потихоньку открыл дверь и притаился за ней, пережидая. Его поприветствовали — как топором рубанули. На голову ему посыпались щепки, и верхний край двери повис, как надрубленный. Второй выстрел тоже пришелся высоко — самая важная точка двери явно была пока недосягаема. Хозяин присел и сполз вниз по лестнице, потом со двора долетел его неожиданно бодрый и ясный голос:

— Патриоты! Патриоты! Именем князя, нашего князя…

Выстрелы смолкли. Кто-то крикнул, чтобы он говорил, если есть, что сказать, и прятался, а он отвечал, что прятаться больше незачем, потому как Хадживранев убит, а подробности они узнают от судьи — он сейчас выйдет с фонарем. С ним выйдет и муфтий софийских мечетей — княжеский курьер. На улице поднялся галдеж, видно, там не ожидали таких вестей. Слышались голоса: «Как?», «Кто?», «Когда?»…

— Судья скажет, — закончил свою миссию корчмарь. И шагнул обратно через порог — уже во весь рост, довольный собой.

На улице продолжали галдеть. Внутри, у стойки, поднялась крышка подвала, оттуда показались голова и пистолет Сефера. Пистолет ощупал людей, увидел господина своего живым и невредимым, с оружием в руках, — и вместе с головой снова исчез в подвале.

А судья с фонарем в руке стоял возле Павла — подыскивая прощальные слова. Вместо них он уронил тихую слезу и, не вытирая ее, направился к двери. На пороге обернулся, обвел взглядом корчму, столы, людей и произнес:

— Я имел счастье видеть все приметы нашей истории: и мужество, и предательство, и победу. И главное — вас, господин Хадживранев, преемника великого…

— Если вы поторопитесь, у нас будет шанс снова свидеться! — прервал его Павел. — В добрый час!

12

Он никаким преемником не был — ничего великого не унаследовал, разве что отцовское богатство. Никто никогда не требовал, чтобы он стал вождем… Но случилось так, что он остался жив среди стольких смертей; что сила и хитрость его рода, получившие столь трагическую закалку в его душе, сделали его спокойным и быстрым на решения, мудрым и суровым, и, по крайней мере, все еще — недосягаемым. Иной раз ему хотелось верить, что он рожден под счастливой звездой; что какая-то неземная, недоступная человеческому уму сила его бережет; но трезвый рассудок тотчас ему напоминал, как он запирал дверь за дверью в своем родном доме; как задыхаясь бежал к Тымрышу; как набивал карманы собственным золотом, будто вор; как сегодня его дважды застрелили — на мосту через Марицу и в то же время на бахче; как вываляли здесь, на полу. «Мой френч!» — вспомнил он и перевернул рукав. На локте было пятно — жирное и грязное. А спина, наверное, и того хуже. Но важно, что там, внизу, он больше думал о френче, чем о смерти. А это уже неплохо! Это, наверное, что-то значило.

— Ну и отделал же ты меня, — сказал он человеку, державшему фонарь. — Довел до… Но тебе везет…

Он не услыхал оправдания и только тут сообразил, что перед ним не корчмарь, а судья. Он все еще был здесь, держал фонарь и смотрел на него.

— Да ты долго здесь будешь?.. — и осекся, поняв, что слова его звучат так, будто они по-прежнему обращены к корчмарю. — Ну, мой молодой друг, — и распахнул объятия; и шагнул вперед; и почувствовал прикосновение мягкой бородки; и слезу на ней почувствовал; и стиснул зубы, чтобы не прорвалась непривычная для него нежность. Похлопывая юношу по спине, Павел почувствовал и костлявую лопатку, и замасленную ткань. — Поторапливайся! — вполголоса, доверительно добавил он.

13

— А мой постоялый двор уже не будут жечь? — спросил его в эту минуту корчмарь.

— Что? — повернулся к нему Павел.

— Виноват. Не стреляйте, сударь! Вы умный, вы правы, и все будет так, как вы скажете. Но мой постоялый двор…

— Ты опять за свое?

— Виноват. Все, что имел, отдал за него… И дом, и землю… Двадцать пять золотых наполеондоров. Во — сколько!

Он и впрямь был грузен. Павел только сейчас по-настоящему рассмотрел его. И крепок — из тех корчмарей, что запросто вышвыривают за дверь пьяниц и легко рассчитываются с неплательщиками. Даже непонятно было, как он позволил с собой расправиться. До следующего приступа его необходимо было обезвредить. Павел вытащил записную книжку. Перелистал ее, нашел чистую страницу, сказал:

— Послюни большой палец! Нет, не спрашивай зачем! Вот тебе карандаш, потри им как следует… Так. Теперь прижми к бумаге! Считай.

Корчмарь проделал все, что было велено, набычившись, словно готовый боднуть. И поднял голову только тогда, когда на столе зазвенело золото. Павел отсчитывал стоимость постоялого двора.

— Здесь двадцать два! С теми, что на полу, — двадцать пять. Судья подпечатает договор. Так-то, хозяин. Поджечь трудно, отобрать легче… А может, уйдешь, а? Там, где я, и пожару вспыхнуть недолго…

— Не прогоняйте меня, господин Хадживранев, — взмолился корчмарь. — Пусть сначала уйдут бандиты, тогда… — Он уже накрыл ладонью монеты и глазами искал другие, раскатившиеся по полу.

Муфтий в нетерпении дожидался у дверей. Судья как будто не одобрял поспешной сделки и с неохотой взял листок.

— До свидания, — сказал Павел. Объясняться было некогда.