Цена золота. Возвращение

Золото останавливало рубашку, называло одну из черных фигур и добавляло: «Они уже знают вас, но все же… Остановимся здесь. А сейчас я хочу представить вас… Так! Остается еще немного. Задержитесь здесь. Еще немного, и конец. Хочу вам, между прочим, сказать, что многие из них — всего-навсего образованные ослы. Не бойтесь! Им это переведут, и все равно они будут улыбаться. Потому что они — посланцы моих августейших кузенов. Да, Европа все еще монархическая: Габсбурги, Бурбоны, Кобурги, Романовы… Династии можно пересчитать по пальцам, и за века они слились воедино. И так же, как пальцы, они образуют мировой кулак. Да, веками мы правили миром, но самые дальновидные знают, что этому подходит конец, и ищут те силы, которые способны будут их заменить. Поэтому-то я и держу вас под руку, друг мой. Только поэтому! Что бы там ни случилось, но государство наше будет мужать без потрясений. Не так ли?» — «Так, Ваше Высочество! Так…» — «А ведь некоторые думают, что без революций не обойтись! Не так ли?» — «Так, Ваше Высочество, так!..» — «Мерси. А этот вот… О чем вы все думаете, дорогой друг? Я же вам сказал — перестаньте. Не рассеивайтесь. Потом будете думать. О, сколько вам еще предстоит думать… Так вот этот…»

Павел и слышал и не слышал: имена, титулы, династии… старался только вовремя кивать в знак согласия; и не просто кивать, а с воодушевлением; воодушевлением, подобающим такому, как он, сановнику; и еще он старался улыбаться; улыбаться так, чтобы никто не понял, как больно, когда тебя потрошат. И ждал, когда же все это кончится, чтобы можно было уйти с глаз долой, скрыться в верхних комнатах — там, верно, тихо и есть чистые постели, — или в подвале, в полумраке, где Сефер и Кардашев, — месте, где уже пахнет кровью и заговором.

8

— Павел! Павел! — Женский голос прорезал пелену улыбок, жужжания и шарканья. Знакомый, тревожный женский голос. Павел остановился. Он не видел ее, но снова услышал: — Господа… Эскеленц… Павел!

Это, конечно же, была она, его Марина; еще красивее, чем в дороге, чем в подвале, среди мешков; в той же английской блузке с манжетами, той же длинной коричневой юбке — памятных Павлу по первой встрече, когда она, возникнув из струящейся занавеси, ступила в красное, золотое и черное того далекого южного дома.

Она и сейчас прошла сквозь занавес, но только человеческих фигур, и вступила в сочетание тех же цветов, однако ставших ему ненавистными в это утро. Она остановилась, может быть, ожидая, что ее отвергнут, но Павел молчал, вдыхая, впитывая ее; в глазах его была благодарность. И тогда она шагнула вперед, улыбаясь только ему, не сделав реверанса, не кивнув, не глянув даже в сторону князя.

— Не годится в одной рубашке, Павел! У тебя же все есть! — И подала ему тот, стамбульский, еще ни разу не надеванный редингот.

— О, это и есть мадемуазель Кирякова? Ваша пленница, мой друг? — сказал князь. — Вот счастливец, и здесь он баловень судьбы!

Марина высоко подняла редингот, и, надевая его, Павел почувствовал, как во всем его теле рождается новая уверенность. Князь продолжал восхищаться, а она поправила ворот, разгладила складку на его плече.

— Ты был великолепен! — шепнула она. — Я напрасно за тебя боялась.

— Теперь мне спокойнее! — ответил он, благодарный ей за этот милый обман.

«Как ей удалось — все видеть и слышать? Как сумела она незаметно проскользнуть наверх, туда, где дядюшка Слави оставил багаж, и без ключа открыть большой чемодан? Верно, ножом вспорола кожу, чтобы прикрыть броней, защитить своего израненного будущего супруга?..» Он непременно обо всем ее расспросит.

Марина кивнула ему и повернулась, чтобы идти. Яркий занавес из мужских фигур раздернулся вправо и влево, давая ей дорогу, и она легкой походкой — так, будто для нее это было привычное дело, — прошла вдоль шпалер из тишины и восторженного шепота; подошла к черному зияющему в полу квадрату и исчезла быстрей, чем явилась.

— Браво! Браво! — воскликнул князь. — Значит, в Стамбуле есть прекрасные портные? Значит, дорогой друг, вы думали о своем участии в большой политике? Но какова невеста? А? К черту всякий этикет! Господа дипломаты могли бы открыть в этом угнетавшемся веками народе еще одну черту — в случае необходимости он может обойтись без церемоний… Сюда… Прошу! Этот… представляет правительство Гогенцоллернов! Одна из моих бабок принадлежит к этому роду… Ну, кажется, достаточно!.. Хватит с них.

Кольцо вокруг снова сомкнулось. Они его разорвали, но наверх не пошли — будто оба забыли о своем прежнем намерении. И, что было еще более странно, оба, не сговариваясь, быстро повернули к зияющему черному лазу в подвал.