Цербер-Хранитель

Ба подалась вперед, наверное, чтобы рассказать ему историю ошейника. И наверное, даже начала рассказывать, вот только Мирон ее не слышал. Серебряный ошейник в его руке сделался сначала теплым, а потом едва ли не горячим, ощетинился острыми шипами. Или не ощетинился, а это Мирон сам по неосторожности укололся об один из шипов? Укололся, чертыхнулся и сунул пораненный палец в рот, как маленький. В солнечном сплетении сначала защекотало, а потом заворочалось тяжелое, доселе незнакомое по своей силе чувство. Оно было таким сильным, что у Мирона перехватило дыхание. Словно бы шипастый серебряный ошейник был не у него в руках, а у него на шее. И сжимался, и давил, выдавливая из легких остатки воздуха…

Призрак дохлого пса Мирон увидел в тот самый момент, когда выронил из рук ошейник, и тот с громким лязганьем упал к его ногам. Сначала ошейник упал, а потом рухнул и сам Мирон, кулем опустился на прохладный бетонный пол. Наверное, Ба что-то ему говорила. Нет, наверное, Ба что-то кричала, огибая стол со стоящим на нем черным ящиком и непривычно суетливо размахивая руками. Но Мирон не слышал ее голоса. Да и зрение его сделалось туннельным, как будто он смотрел на мир через скрученный в трубочку журнал. Хреновый, надо признать, признак. Ему только инсульта не хватало. Чего доброго, положат его на соседнюю койку рядом с коматозной девчонкой и будет над ними изгаляться неуч Сёма.

Эта мысль была одновременно пугающей и отрезвляющей. Именно она привела Мирона в чувство. Ну, почти привела. Потому что он по-прежнему не слышал Ба и по-прежнему продолжал видеть призрак дохлой псины. Мирон разглядывал псину, а псина разглядывала его. Она сидела возле упавшего серебряного ошейника, склонив на бок черепушку, и движение это было настолько собачье, что Мирон на долю секунды даже сумел представить – или увидеть? – вместо черепушки настоящую песью голову. Голова была большая и лобастая, покрытая жесткой угольно-черной шерстью, она сидела на мощной жилистой шее, на которой отчетливо виднелся след от ошейника. След был, а ошейника не было. И смотрела псина на Мирона не карими собачьими глазами, а красными угольями, от которых в жилах стыла кровь. Смотрела так, словно знала. Или запоминала?

Если бы Мирон был чуть менее рациональным, он бы решил, что по его душу пришел адов пес. Выбрался из преисподней, наслал на него инсульт с параличом, чтобы уже такого, беспомощного и неспособного к сопротивлению, рвать на части вот этими острыми клыками. Мирон застонал, со стоном пытаясь втянуть в себя хоть немного воздуха, а псина приблизилась вплотную и принюхалась. Она точно принюхивалась. Даже на пороге смерти от неминуемого удушья у Мирона не было в этом никаких сомнений. Псина принюхивалась, скалилась, а потом вдруг лизнула черным, длинным языком его окровавленную ладонь. Она лизнула, а Мирон заорал от боли. Ощущение было таким, словно к ладони приложили раскаленный утюг. Зато дышать сразу стало легче. Как говорится, клин клином вышибают.

А псина, теперь уже снова черепастая и безобразная до одури, попятилась от него к ошейнику и, кажется, попыталась поддеть ошейник лапой. Хуже того, ей это удалось: на долю секунд ошейник завис в воздухе, а потом брякнулся об бетонную плиту. Псина снова склонила голову на бок и снова посмотрела на Мирона. Больше не было никаких пылающих глаз – только черные дыры пустых глазниц, но Мирон ясно осознавал, что нездешняя тварь смотрит именно на него. Смотрит одновременно строго и требовательно. Хорошо хоть больше не пытается лизнуть.

Псина смотрела, а в мир Мирона, онемевший и сузившийся до темного тоннеля, начали проникать сначала звуки, а потом и яркие световые пятна.

– Мироша!!! – Кто-то лупил его по щекам и тряс за плечи. – Мироша, что с тобой?!

Голос у этого кого-то был похож на голос Ба. Только у Ба никогда не было таких испуганных, почти истеричных интонаций. Ба не лупцевала бы его по лицу и не шарила сначала по своим, а потом по его карманам в поисках мобильного и не причитала бы: – Да что ж это такое?.. Да куда ж он подевался?..

– Ба, – позвал Мирон сиплым от долгой гипоксии голосом. – Ба, тут не ловит сеть.

Точно не ловит, она сама ему об этом неоднократно говорила. Толщина стен тут такая, что впору устраивать бомбоубежище. Или склеп…

– Мироша! – В голосе Ба послышалось облегчение.

– Все в порядке, Ба. – Мирон скосил взгляд в ту сторону, где всего пару секунд назад видел призрак дохлой собаки. Призрак исчез.

– Что с тобой? Как ты меня напугал! – Ба перестала лупцевать его по щекам, но продолжала тащить за шкирку вверх в тщетной попытке придать вертикальное положение.

– Давай я сам. – Он мягко разжал ее трясущиеся руки, сел. – Все нормально, Ба. Минутная слабость.

– Ты задыхался. – Ба села рядом с ним, прямо на холодный пол.

– Приступ удушья. – Он попытался улыбнуться. – Наверное, реакция на вековую пыль.

– Здесь нет никакой вековой пыли. – Теперь, когда опасность миновала, к Ба вернулась ее рассудительность и почти вернулась невозмутимость. – В хранилище регулярно проводят уборку.

– Тогда приступ клаустрофобии.