Адам Олеарий в тридцатых годах XVII века немало интересовался вопросом именно о крещении в Древней Руси. Он описывает обряды, сообщает биографии более известных из крестившихся лиц, обсуждает факт перекрещивания с исторической точки зрения. “Такое новое окрещение христиан, переходящих к русским из других исповеданий, русские, без сомнения, заимствовали от греков, которые, по отделении их от латинской церкви, латинское крещение считают недостаточным и потому желающих из западной церкви перейти к ним и соделаться членами греческой церкви крестят вторично” — и далее Олеарий ссылается на акты Латеранского Собора».[286]
Итак, сведения о. А. Кураева о том, что всего лишь в течение 50–ти лет латинян в Русской Православной Церкви принимали через крещение, неточны. Но и принятие католиков через миропомазание или покаяние также не говорит о признании благодатности еретического крещения, как это неоднократно подчеркивалось выше.
О. Андрей, приводя примеры, свидетельствующие, на его взгляд, о признании православным священноначалием таинств еретиков, пишет: «Московские патриархи XVII века белорусских униатов, рукоположенных униатскими же епископами, принимали через простую замену ставленых грамот».[287]
Укрепляет его в таком мнении единственно отрывок из одного рукописного патриаршего сборника XVII века. Но вот этот отрывок: «месяца майя в 28–й день 1655 г. белорусцу попу, вместо его ставленыя граматы была благословеная грамата новая к церкве Преображению Спасову, в подмосковную вотчину стольника Александра Даниловича Леонтьева в приселок спасский; в попы он поставлен по благословению Антония, митрополита киевскаго Селявы, Андреем архиепископом смоленским. Писана новая благословеная с его ставленой грамоты, за письмо не взято ничего».[288] О чем говорит этот документ? Во–первых, о том, что униатский священник был принят в Русскую Церковь без перерукоположения — но это не отрицает восполнения Церковью при присоединении к Ней через таинство Покаяния благодатью безблагодатной латинской хиротонии; во–вторых, о том, что при присоединении этого священника к Церкви ему вместо его униатской ставленой грамоты была выдана благословенная грамота — но здесь обращает на себя внимание, прежде всего, непризнание униатской ставленой грамоты благословенною, из чего, скорее, можно сделать вывод о непризнании благословенною и самой униатской хиротонии; в-третьих, о том, что писец, писавший новую грамоту, проявил похвальную нестяжательность. Однако, где же здесь указание на то, что акт принятия униатских священников в Лоно Православной Церкви ограничивался «простой заменой ставленых грамот»? Упоминание об одном из аспектов (в данном случае — канцелярском) чиноприема греко–католического священника в Православие никоим образом не исключает остальных.Другой пример, якобы, доказывающий нелогичность соответствия реальных границ Церкви ее каноническим границам, диакон А. Кураев видит в примере Патриарха Никона. «Если же границы Церкви, — говорит о. Андрей, — проводить строго по канонам, то очень скоро придется придти к тому выводу, в какой уперся патриарх Никон».[289]
Далее приводятся: а) рассуждения Никона о митрополите Крутицком Питириме, замещавшем патриарший престол, которого Никон считал самозванцем, а потому и таинства, им совершаемые, почитал недействительными; б) рассуждения Никона о прибегающем к мирскому (царскому) суду духовенстве, также, по мнению Никона, утратившем благодать. На основании выводов Патриарха Никона строит свои выводы уже о. А. Кураев: «Значит, судьи Никона должны быть сами осуждены. Поскольку же этого не произошло, то все, кто находятся с ними в литургическом общении, подпадают под прещение. А поскольку с лидерами московского собора (в нем участвовали и восточные патриархи) находились в общении все православные (кроме староверов) — то и православия в мире не осталось. Один лишь Никон… Так что Никон по сути ушел в беспоповство. Никон поступил логично. Но эта логика увела его в тупик. Будет ли и теперь о. Рафаил настаивать, что он обладает "четким определением Церкви"?».[290]