Цифры нации

– Согласен! – Кошкин вскинул палец и замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Это был позывной, которого он не слышал с тех пор, как попал во внутреннюю тюрьму. Передатчик, установленный в зубной полости, молчал все это время и ожил лишь на момент побега. Кошкин считал, что устройство отключено сетевым оператором. Оказалось, он ошибался. Он и теперь слышал вполне нормальную музыку, после чего раздался Машенькин голос.

– Специально! Для Гламурного Хука! – прозвучало в голове. – Поздравляю с благополучным освобождением из стервозного цирка. И пусть будет у вас семь футов под килем, попутного ветра вам…

На этом сообщение оборвалось.

…Солнце упало за горы, а Римов с Кошкиным продолжали сидеть, удивляясь пережитому, строя планы на будущее, задавая друг другу вопросы, на которые пока не было ответов. Потом вдруг похолодало. Они ушли с террасы, легли на диваны и вскоре уснули.

– Код для голосования, – послышалось Кошкину во сне. Говорил какой-то мужик, голос которого показался знакомым. – Достаточно ввести две третьих от общего числа, и доступ к Машине обеспечен… Но внутри у нее не то, что ты думаешь. Возможно, в этом спасение. Твой навеки Папа…

Шел второй час ночи, голова не желала соображать. Кошкин повернулся на другой бок и вновь задремал, повторяя как заклинание:

– Город закрыт… На первом же посту нас заметут и отправят во внутреннюю тюрьму… А цифры, о которых отец говорит, могут теперь подождать… Мне пока не до них. Нам бы ночь прожить да день продержаться… Да и где они, эти цифры?

Однако утро изменило планы. На базу прибыли Шендеровичи, после чего стало ясно, что правительства больше нет, поскольку не стало самого председателя. Осталось лишь Законодательное собрание, которое не видит выхода из создавшейся ситуации, в то время как народ, получив вечером по загривку, точит зубы на всех, кто стоит над ним.

Выяснилось также, что в побеге Кошкина с Римовым обвиняют один из соседних регионов, который вслух пока не называют, и что никаких постов на дорогах не выставлено.

– Чувствую, этим не кончится, – продолжил Шендерович. – В дело влезли лидеры правых, а также центристы. И если не будет устранена истинная причина, дело закончится большой кровью…

– Неудивительно, – согласился Римов. – В карманах у людей одни крохи, а эти устроили шоу из нашей казни…

– И получили по зубам, – добавил Шендерович.

Римов не стал расспрашивать Шендеровича, откуда взялся у того вертолет. Зато об этом спросил Кошкин, на что Федор Ильич изобразил подобие скромной улыбки и пообещал в будущем, когда все рассосется, обязательно рассказать об этом.

Кошкин сидел на диване, вспоминая отца. Без него он пошел в школу, без него стал студентом и аспирантом. Он не знал о нем ничего! Кошкин высморкался в платок, предметы почему-то стали двоиться в глазах. Он плакал беззвучно, подперев кулаками скулы и уставившись в пол. Римов подошел к Кошкину, присел рядом и обнял.

– Держись… У тебя был хороший отец…

– Мы им еще натянем, – сказала Катенька, – уши на затылок.

– И пришьем, чем валенки подшивают, – добавил Шендерович. – А ты не плачь, Владимир. У тебя есть мать, у тебя есть мы. А ты есть у нас. И у нас еще Машенька… Если бы не она – вас бы здесь не было… Это ее идея насчет электрического разряда. Она смело пошла на это… в толстых резиновых тапочках. – Он улыбнулся. – Потому и жива осталась, хотя и с разряженной батареей.

Напившись чаю, они опустились к машине и двинулись в сторону города, готовые в любой момент съехать с дороги и раствориться в лесу. К счастью, им никто не встретился – даже грибники, для которых было после недавних дождей самое время. Город тоже оказался пуст: ни полицейской машины, ни общественного транспорта, ни пешеходов. Так себе, мелькнет тень где-нибудь в подворотне, и опять никого.

Машину вел Шендерович.

– Дожили… – проворчал он. – У нас теперь тишина. Перед бурей…

Добравшись до пересечения улиц Ленина и Спасской, он повернул к двухэтажному кирпичному дому, въехал во двор и остановился. А когда все вышли, загнал машину под навес, запер изнутри ворота на толстую деревянную доску и направился к подъезду.

Римов шагал за ним молча, словно всю жизнь за ним ходил. Привез к какому-то дому – значит, так надо.

Кошкин крутил головой. Дом как дом. С мезонином. Стены из красного кирпича. О возврате в свой дом не могло быть и речи. Там оставалась Софья Степановна, и внутри могла быть засада. Засада могла быть и у Римова. Это были единственные адреса, известные Татьянохе. Этот деятель наверняка сейчас рвал и метал. Или рыл рогом землю. Он не мог не рыть, поскольку переступил черту, и не предвиделось никакого возврата. Только вперед! До последней капли крови последнего подчиненного!

Дом, как заметил Кошкин, был двухэтажный, но ступени почему-то вели со двора сразу на второй этаж, минуя первый. И это было довольно странно. Первый этаж оказался вообще без дверей…