Цирцея

– Вон! – велела я ей. – Все вон. Нечего вам тут делать.

Увидев, как быстро выбежала прислуга, я внезапно почувствовала удовлетворение.

Я встала напротив сестры:

– Ну и что?

Лицо ее все еще искажено было болью.

– Сама как думаешь? Несколько дней прошло, а оно так и не продвинулось. Его нужно вырезать.

Она откинула подол, обнажив раздутую плоть. Рябь пробежала по поверхности ее живота, слева направо, потом обратно.

О деторождении я ничего почти не знала. Ни матери во время родов не помогала, ни сестрицам. Поэтому припомнила то немногое, что слышала.

– Ты пробовала тужиться, стоя на коленях?

– Само собой! – От очередной схватки Пасифая вскрикнула. – Я восьмерых родила! Вырежи из меня проклятую тварь, и всё!

Я достала из мешочка обезболивающее.

– Ты что, дура? Не надо усыплять меня, я не ребенок. Дай мне ивовой коры.

– Ива от головной боли, не для операций.

– Дай, говорю!

Я дала, и Пасифая осушила пузырек. А потом сказала:

– Дедал, возьми нож.

Я и забыла, что Дедал здесь. Он стоял у двери, не издавая ни звука.

– Пасифая, – сказала я, – не нужно извращений. Ты послала за мной, мной и обходись.

Она расхохоталась диким смехом:

– Думаешь, я доверю тебе такое? Ты нужна будешь потом. К тому же именно Дедал и должен сделать это, он знает почему. Правда ведь, мастер? Расскажешь моей сестрице сейчас или пусть будет сюрприз?

– Я сделаю это, – сказал Дедал мне. – Это моя обязанность.

Он подошел к столу, взял нож. Наточенное лезвие было тонким, как волос.

Пасифая сжала запястье Дедала.

– Но помни, – сказала она. – Помни, что я сделаю, если надумаешь промахнуться.

Дедал кротко кивнул, однако впервые на моей памяти в глазах его мелькнуло нечто похожее на ярость.

Пасифая провела ногтем по нижней части живота, оставив на нем красную линию – место разреза, и сказала:

– Здесь.

В комнате было жарко, душно. Ладони мои вспотели, стали скользкими. И как только Дедалу удавалось крепко держать в руке нож? Кончик клинка впился в живот сестры, и хлынула кровь, красно-золотая. Руки Дедала напряглись от усердия, он стиснул зубы. Время шло, бессмертная плоть поддавалась плохо, но Дедал, сосредоточенный до предела, все резал, и наконец сверкающие мускулы разнялись, и плоть под ними раздалась. Путь в утробу Пасифаи был свободен.

– Теперь ты. – Пасифая посмотрела на меня. Голос ее охрип, надорвался. – Вытаскивай.

Постель под Пасифаей промокла насквозь. Комната наполнилась зловонием застоявшейся божественной крови. Когда Дедал вонзил нож, живот Пасифаи перестал колыхаться. А теперь напрягся. Будто выжидает, подумалось мне.

Я поглядела на сестру:

– Что там?

Ее золотые волосы спутались.

– А ты как думаешь? Дитя.

Я погрузила руки в ее отверстую плоть. И ощутила пульсацию горячей крови. Понемногу я пробиралась все глубже, раздвигая мышцы и влажные внутренности. Пасифая издала сдавленный хрип.

Я ощупала скользкое нутро, и вот она наконец: мякоть руки.

Уф! Я даже не поняла, чего так испугалась. Это просто младенец.

– Держу его, – сказала я.

И, осторожно перебирая пальцами, стала продвигаться вверх, чтоб ухватиться покрепче. Думала, помню, что надо аккуратно нащупать его голову. Чтоб не свернуть ему шею, когда стану вытягивать.

Боль взорвала мои пальцы, такая ошеломляющая, что я даже вскрикнуть не смогла. В голове крутилось беспорядочное: Дедал оставил скальпель в утробе, у Пасифаи от натуги сломалась кость и вонзилась в меня. Но боль сильнее сжимала руку, жевала ее, вонзаясь все глубже.

Зубы. Это были зубы.

Вот тогда я завопила. Попыталась выдернуть руку, но челюсти держали крепко. В ужасе я рванула сильней. Края разреза разошлись, и существо выскользнуло наружу. Оно билось, как рыба на крючке, в лица нам летела слизь.

Сестра визжала. Существо якорем повисло на моей руке, я чувствовала, как рвутся суставы пальцев. Закричав снова от мучительной, раскаленной боли, я повалилась на него, пытаясь ухватить за горло. А когда ухватила, подмяла под себя, придавила к полу. Существо колотило пятками по каменным плитам и мотало головой. Наконец я хорошенько его разглядела. Широкий плоский нос влажно поблескивал, испачканный утробной жидкостью. Лицо было волосатое, массивное, голова увенчана двумя острыми рогами. И лягушачье тело младенца, брыкавшееся с неестественной силой. Черные глаза глядели на меня в упор.

Милостивые боги, кто это?

Тварь подавилась и разомкнула зубы. Я выхватила окровавленную, изувеченную руку. Лишилась двух пальцев – мизинца и безымянного – и половины среднего. Существо работало челюстями, глотало, что удалось отхватить. И крутило головой, силясь вывернуться из-под моей руки и укусить снова.

Рядом выросла тень. Дедал, бледный, забрызганный кровью.

– Я здесь.

– Нож, – попросила я.

– Что вы собираетесь делать? Не навредите ему, он должен жить!

Сестра пыталась подняться, но перерезанные мышцы не давали.

– Пуповина, – сказала я.

Плотная как хрящ, она все еще связывала существо с утробой Пасифаи. Дедал распилил ее. Я стояла на коленях – взмокли даже они. А руки превратились в кровавое месиво боли.

– А теперь одеяло, – сказала я. – Мешок.