Цирцея

Я стояла под солнцем, ожидая ответа – испепеляющей молнии. Серого копья Афины, что пригвоздит мое сердце к скале. Я слышала свое учащенное дыхание. Бремя заклятий хомутом повисло у меня на шее. Они были столь велики, что не могли держаться сами, и час за часом мне предстояло носить их на себе, подкреплять собственной волей и каждый месяц творить заново. Это займет три дня. Первый – чтобы опять собрать остров по кусочкам – берега, поля и рощи, чешую, перья и мех. Второй – чтобы их соединить. Третий, требующий предельного сосредоточения, – чтобы извлечь из бережно хранимых капель крови тяжелый дух смерти. Тем временем привязанный ко мне Телегон будет извиваться и вопить, а заклятия – натирать мне плечи. Ну и пусть. Я сказала, что все для него сделаю, и теперь докажу это, удерживая небо.

Все утро я напряженно ждала ответа, но не дождалась. И тогда поняла: получилось. Мы свободны. Не только от Афины – от всех. Заклятия висели на мне, но я ощущала небывалую легкость. Наконец-то Ээя принадлежала только нам. Вне себя от радости я встала на колени, распеленала своего воинственного сына. Поставила на землю и отпустила:

– Тебе ничего не грозит. Наконец мы заживем счастливо.

Вот глупая. Все эти дни, прожитые мною в страхе, а им – в неволе, я будто взяла в долг, который предстояло теперь отдавать. Телегон носился по острову, отказываясь присесть или хоть на минуту остановиться. Афине я путь преградила, но ведь обычные опасности на Ээе подстерегали по-прежнему – скалы, обрывы да жалящие твари, которых мне приходилось выцарапывать у него из рук. Стоило мне потянуться к нему, как он убегал – не желая повиноваться, мчался прямиком к пропасти. Он, кажется, злился на весь мир. На брошенный камень, летевший недостаточно далеко, на собственные ноги, бегавшие недостаточно быстро. На деревья он хотел взбираться как львы – одним прыжком, а когда не получалось – колотил по стволам кулаками.

Я пыталась взять его на руки, говорила: потерпи, со временем ты наберешься силы. Но Телегон кричал, изгибался дугой, и ничто не могло его утешить, ибо он был не из тех детей, которым покажи только блестящее и они уж обо всем забыли. Я давала ему успокоительные травы, горячее молоко с вином и даже снотворное – без толку. Одно только море его умиротворяло. Ветер был, как Телегон, неугомонен, волны – захвачены движением. Он стоял в прибое, вложив свою ручонку мне в руку, и показывал пальцем. Горизонт, объясняла я. Чистое небо. И волны, и приливы, и течения. Весь день потом он повторял шепотом произнесенные мной звуки, а если я пыталась его отвлечь, показать что-то другое – цветы, фрукты, простенькое чародейство, – отскакивал, скорчив гримасу. Нет!

Совсем туго мне приходилось, когда наступало время заново творить два заклятия. Телегон убегал, если был мне нужен, но как только я бралась за работу – принимался громко топать и кричать, требуя внимания. Завтра отведу тебя к морю, обещала я. Но он не слушал и разносил весь дом, пытаясь привлечь мой взгляд. Телегон уже подрос, стал слишком велик, чтобы лежать в перевязи, и вместе с ним увеличились беды, которых он мог натворить. Он опрокидывал уставленный блюдами стол, бил мои склянки, взбираясь на полки. Я приставляла волков приглядывать за ним, но они не могли его выносить и сбегали в сад. Меня охватывала паника. Я не успею вновь наложить заклятие, оно утратит силу. И явится разгневанная Афина.

Я знаю, что была в те дни как плохой лук – неверна, ненадежна. Воспитание Телегона изобличило все мои недостатки. Все мое себялюбие, все слабости. Как-то раз, в тот день, когда срок заклятий вновь истекал, Телегон схватил большую стеклянную чашу и расколотил, уронив прямо на свои босые ноги. Я подбежала, чтобы выдернуть сына из груды осколков, подмести, убрать, но он принялся колотить меня, будто я лишила его лучшего друга. В конце концов пришлось запереть его в спальне. Телегон вопил не переставая, а потом я услышала стук, будто он бился головой о стену. Закончив уборку, я попыталась приступить к работе, но к этому времени уже и в моей голове застучало. Сначала я думала: пусть побушует, в конце концов ведь непременно утомится и заснет. Но тени удлинялись, а Телегон бушевал лишь яростнее. День подходил к концу, заклятия так и не были готовы. Я могла бы сказать, что руки мои действовали сами, но это неправда. Я распалилась, рассвирепела.

Я все время клялась себе, что Телегона заколдовывать не буду. Не стану подчинять его своей воле, как сделал бы Ээт. Но тогда я схватила мак, снотворные зелья и прочее и держала на огне, пока варево не зашипело. Потом пошла в спальню. Телегон пинал обломки выломанных ставней. Давай-ка, сказала я. Выпей это.

Он выпил и принялся неистовствовать дальше. Но я теперь не возражала. И наблюдала за ним почти с удовольствием. Будет ему урок. Узнает, кто его мать такая. Я произнесла слово.