Цирцея

Теперь, когда отворились ворота, Телегон хотел знать все, что я помнила об Одиссее: каковы его родословная, царство, жена и сын, чем отец занимался в детстве и каких наград удостоился на войне. Истории Одиссея я помнила так же ярко, как в тот день, когда услышала впервые, – истории бесчисленных хитроумных замыслов и тяжких испытаний. Но, начав пересказывать их Телегону, обнаружила вот какую странность. Я стала вдруг запинаться, умалчивать, переиначивать. Теперь, перед лицом моего сына, их жестокая суть стала как никогда очевидной. Что раньше представлялось смелой авантюрой, теперь казалось отвратительным кровопролитием. Даже сам Одиссей будто изменился – превратился из бесстрашного в бессердечного. Кое-что я все же рассказала, как было, и сын нахмурился. Ты что-то, говорит, путаешь. Мой отец никогда бы такого не сделал.

Ты прав, ответила я. Твой отец отпустил троянского лазутчика в шлеме из хорьковой кожи, и тот благополучно вернулся домой, к семье. Твой отец всегда держал слово.

Телегон просиял:

– Я знал, он человек благородный. Расскажи еще о его доблестных подвигах.

И я плела очередную ложь. Упрекнул бы Одиссей меня за это? Я не знала, да и не хотела знать. Ради счастья сына я готова была и на худшее, гораздо худшее.

Порой в те дни я думала, что скажу Телегону, если он спросит о моем прошлом. Как смогу пригладить Ээта, Пасифаю, Сциллу, свиней? Но мне не пришлось пытаться. Он не спрашивал.

Он стал подолгу пропадать где-то на острове. Возвращался раскрасневшийся, что-то рассказывал взахлеб. Руки-ноги его вытягивались, а в голосе слышался надлом. Расскажи еще об отце, говорил он. Где находится Итака? Какая она? Далеко ли отсюда? И какие опасности подстерегают на пути?

* * *

Дело было осенью, и я варила на зиму фруктовый сироп. Я могла заставить деревья цвести в любое время, но мне нравилась сахарная пена, яркие, полупрозрачные, как каменья, цвета, нравилось сохранять в кувшинах урожайное лето.

– Мама! – Телегон вбежал в дом. – Там корабль, ему нужно помочь. Он неподалеку от нашего берега, идет ко дну и, если не причалит, утонет!

Телегон видел моряков и раньше. Они часто ходили мимо нашего острова. Но помочь им захотел впервые. Он повел меня к утесу, я не противилась. Корабль и в самом деле завалился на бок, корпус заполняла вода.

– Видишь? Прошу, только на этот раз сними заклятие! Вот посмотришь, они будут так благодарны!

Откуда ты знаешь? – хотелось мне сказать. – Часто чем хуже у людей нужда, тем хуже потом их неблагодарность – они нападут на тебя, просто чтобы вновь почувствовать себя живыми.

– Прошу! – молил Телегон. – Вдруг там такой же, как мой отец?

– Таких, как твой отец, больше нет.

– Они пойдут ко дну, мама. Они утонут! Нельзя же просто стоять и смотреть, надо что-то делать!

Он был потрясен. В глазах блестели слезы.

– Мама, прошу! Невыносимо видеть их гибель.

– В этот раз, – ответила я. – И только в этот.

Ветер донес до нас их крики. Земля, земля! Они повернули и направили кренившийся корабль к нашему берегу. Пока моряки взбирались по тропе к дому, я взяла с Телегона обещание им на глаза не показываться. Пусть сидит в своей комнате, пока не будет выпито вино, и уходит снова, если подам хоть малейший знак. Он согласился на это, он бы на что угодно согласился. Я пошла в кухню готовить зелье, как когда-то. И словно бы оказалась в двух местах сразу. Здесь я смешиваю травы, как делала сотни раз, и руки мои принимают прежние положения. А здесь скачет мой взбудораженный сын. Откуда они, не знаешь? Где наскочили на скалы, как думаешь? Мы поможем им залатать борта?

Не знаю, что я отвечала. У меня кровь загустела в жилах. Я припоминала, как именно управлялась с моряками прежде. Входите, я помогу вам, разумеется. Не хотите ли еще вина?

Услышав стук, я вздрогнула, хоть и ждала его. Открыла дверь, увидела их – как всегда, оборванных, голодных, отчаявшихся. Был ли капитан похож на свернувшуюся кольцом змею? Я не могла понять. Внезапно тошнота подкатила к горлу. Хотелось захлопнуть дверь у них перед носом, но было поздно. Они уже видели меня, и сын мой, приникший к стене, все слышал. Я предупредила его, что их, возможно, придется заколдовать. Он кивнул. Ну конечно, мама, понимаю. Ничего он не понимал. Ему не приходилось слышать, как трещат, видоизменяясь, ребра, как чавкает плоть, отрываясь от костей.

Они уселись на мои скамьи. Принялись есть и заливать вино в глотки. А я все наблюдала за капитаном. Острые у него были глаза. То комнату разглядывали, то меня. Он поднялся:

– Госпожа, как твое имя? Кому воздать хвалу за угощение?

Тут я бы это и сделала, оторвала бы их от самих себя. Но в комнату уже входил Телегон. В плаще, с мечом на поясе. Прямой, высокий, как мужчина. Ему было пятнадцать.