Цивилизация Древнего Рима

Современником Вергилия и его самым близким другом в кружке Мецената был Гораций. Гораций также внес свой вклад в те обновления, которые предпринимал Август, и — что гораздо важнее — на протяжении длительного времени казалось, что он не желает с ним сотрудничать. Желая добавить еще одну струну к латинской лире, он создал лирическую поэзию, вдохновленную эолийскими стихами[248]. Ему пришлось сначала приспособить размеры своих греческих образцов к ритму латинского языка, а это не могло осуществиться без некоторых преобразований. Он воспользовался опытом предшественников, и прежде всего Катулла. Получив необходимый инструмент, Гораций сумел выразить переживания, которые вплоть до этого времени едва ли находили место в римской литературе; чувства, которые поэты александрийской школы выражали в эпиграмме (радость жизни, муки и радости любви, счастье и дружба, летучие впечатления о преходящих днях жизни), были близки ему. Они питали сюжеты Горациевых «Од». Их обогащала соотносящаяся с действительностью философия, в основе которой лежал эпикуреизм, последовательным пропагандистом которого был Меценат, но Гораций пошел дальше. Отбросив всякую философию и любые абстрактные доказательства, поэт размышлял только над спектаклем, который разыгрывал перед ним окружающий мир: стада коз на склоне холма, заброшенное святилище, свежесть источника, первые дуновения западных ветров над возделанными полями, — эти откровения божественной тайны, которую содержит в себе Вселенная. И вскоре эта мудрость, плоды которой созреют, став мистической созерцательностью, заставляет поэта стать интерпретатором римской религиозной жизни. Как и Вергилий, он воспевает постоянство, великие добродетели римского народа, воплощение которых видит в Августе. Национальные оды принимают красноречивое звучание в этой попытке придать большую значимость старому идеалу, который, как казалось, гражданские войны навсегда скомпрометировали. И когда в 17 году до н. э. на Секулярных играх, посвященных миру с богами, отмечалось знаменательное примирение города с богами, именно Гораций сочинил официальный гимн, распевавшийся в Капитолии хором юношей и девушек.

В то же самое время Гораций, размышляя о роли поэта в общественной жизни города, утверждал, что среди неистовства страстей только поэт может хранить чистое сердце, этот образцово-показательный образ предлагается горожанам для подражания: умеренность, понимание вечных ценностей, уподобление легендарным героям — Орфею или фиванцу Амфиону[249], лира которых, в согласии с таинственной гармонией мира, очаровывала животных и растения и помогала возводить города и устанавливать законы.

Третий поэт из кружка Мецената (его наследие сохранилось и дошло до нас) — Проперций — также внес свой вклад если не в создание нового жанра, то, по крайней мере, в его развитие. Речь идет об элегии. Историки античной литературы пытались определить, каким греческим образцам подражают римские элегии. Ныне почти доказано, что эти образцы, скорее связанные с мифологией и описательные, чем по-настоящему лирические, не оказали решающего влияния на становление этого жанра. Именно в Риме предшественники Проперция, Галл (его произведения не сохранились)[250]

и Тибулл[251], писали стихотворения в форме элегического двустишия, стремясь выразить муки и радости любви. Проперций побудил нас следовать за перипетиями своего крайне бурного романа с некоей дамой, достаточно ветреной, которую звали Цинтия и которая то щедро одаривала его, то покидала ради богатых покровителей. У Проперция, как у его современника Тибулла, элегия начинает походить на интимный дневник, фиксируя любовные признания. Кажется, что на сей раз поэзия решительно спускается с небес, и у нее нет иных забот, кроме как служить городу. И однако Тибулл и Проперций в своих стихотворениях сочетают интимные темы со значительными событиями современности. Правда, это были не победные песни, которых, возможно, ожидали Меценат и Август, когда имперские войска новыми победами стирали воспоминания о поражении при Каррах

[252] или усмиряли границы Германии, но их сочинения, посвященные моральной стороне городской жизни, оказались более памятными и долговечными.

Тибулл прославлял святилище Аполлона на Палатине как центр религиозной жизни при Августе, Проперций воспел старинные легенды, которые были связаны с тем или иным местом города, выбирая те, что приобретали особенную значимость в контексте религиозных и политических реформ Августа.

* * *

Для великолепного расцвета литературы в эпоху Августа смерть ее создателей стала невосполнимой утратой. После смерти Горация в 8 году до н. э. было похоже, что жизненная сила покинула латинскую литературу. По правде говоря, этим впечатлением мы, возможно, обязаны тому, что до нас не дошло ничего из произведений, написанных современниками последних лет правления Августа. Известно лишь имя Овидия, будто для того, чтобы засвидетельствовать продолжение неустанного поэтического труда.