Цурюк

— Велесово пение. В двух словах сказать не умею, а поживёшь с нами — сама всё поймёшь. Ох, устал я — давайте-ка, девки, чай пить.

После третьей чашки пряного травяного настоя дед вздохнул:

— Раньше-то в пении другая сила была. Раз от целого города войску глаза отвели. Про озеро Светлый Яр слыхала?

— Это про святой град Китеж?

— Ну, в святые-то его после определили, — усмехнулся дед. — А место было весёлое. Со всей округи туда на Купалу собирались, пели-плясали, Яриле-солнышку костры жгли. А на самом берегу мазыцкая слобода была, прозывалась Кидыш. Скоморохи, значит, жили. Послал царь Иван туда войско карательное, с попами и воеводами, всех мазыков велел похватать и в срубах пожечь. Ну, наши видят — не сладить, и затянули Велесову песню хором. Глядят московские — пусто, лес стеной, чащоба. А в озеро посмотрят — там город отражается. Потом коровья лепёха главному в рыло прилетела — ну, они кресты покидали — и давай бог ноги!

— Значит, это был гипноз? Массовая галлюцинация?

— Ну, это тебе видней, ты учёная.

— Нет, ну объясните — как это из пения может возникнуть курятник? — заволновалась Катя, — И куда в это время девается реальность?

— Физику в школе учила? То, что принято называть реальностью, это только колебания пустоты. Реальность из них наш ум создаёт. То, что большинство издавна договорилось видеть — то и реальность. А ну как этот договор-то похерить?

— Всё равно непонятно, как куры берутся из пения. Да ещё свинья…

— И не поймёшь. Потому как надо сперва ум свой от понятий очистить. А пение Велесово особое — тут не горлом поёшь, а духом, серёдкой. Тогда оно размягчает трёхмерную картинку. Потом ты поверх неё свою рисуешь — хошь лес, хошь курей, а хошь чёрта в ступе.

Катя молча тянула чай, пытаясь переварить свалившуюся на неё информациею — всё это вполне тянуло бы на ядрёный шизофренический бред, если бы… Именно, что если бы.

— А что, на озере Светлояре до сих пор мазыки живут? — нарушила она затянувшееся молчание.

— Нету больше мазыков — все примёрли, — ответил благодушно дед. По нашим краям я остался, да Дерендяй на болоте. Чарушиха ещё маленько колдует — но она не из наших, тёмная.

— Тёмная — потому что Сатане служит? — морозец пробежал по спине Кати.

— Про сатану не в курсе, к нам не завозили. А тёмная она потому, что не знает ни хрена. Как и ты покудова. Всё, девки, спать. Завтра чуть свет к Дерендяю на заимку уйдём — кипеш пересидеть надо. Там на пару с ним и поучим тебя маленько. Не просто ж так тебя сюда занесло.

— Дедушка, последний вопрос. Левин здесь у вас не появлялся? Музейщик хромой из города…

— Был, — буркнул старик, — сбежал. Чувствую, наворотит он там дел. Знал бы, что так выйдет — чем лечить, вторую ногу бы ему переломал!

ГЛАВА 11. УФОЛОГИЧЕСКИЙ ПРАКТИКУМ

Православные люди, как правило, не видят НЛО и не вступают ни в какие контакты с «внеземными сущностями» — они хорошо знают их природу из Евангелия и святоотеческих учений и не ищут обольстительных «видений». Их защищает от бесовских козней щит веры, благодать Божия.

Даниловский благовестник», 2001. 496 с.

Мистер Толстон Пью на вид вполне соответствовал русскому звучанию своего имени, хотя был путешествующим американцем и знал по-русски не больше, чем Будённый по-английски. Зайдя в вагон на австро-швейцарской границе, толстяк тут же расстегнул свой патентованный несессер и принялся угощать танцовщика императорских театров кукурузным самогоном из Кентакки, грубым на вкус, но забористым. В ответ — знай наших! — Семён затребовал в купе шампанского и, за неимением свежих устриц, ведро раков. Думая, что так и нужно, американец перепачкался в шелухе и стал разговорчив. На скудном немецком он рассказал, что едет к доктору Штайнеру в Цюрих за просветлением. В его речи часто мелькали термины «Гиперборея», «Шамбала» и «духовная эволюция». Что это такое, Семён Михайлович не вникал. «Должно быть, нехристь, обезьянщик, — решил он огульно, — нет, брат, шалишь! Ты-то у нас точно от свиньи происходишь, научный факт.» Вскоре американец захрапел, а Будённый, выбивая нервическую дробь на бубне, принялся разглядывать горный пейзаж за окном, всячески борясь с искушением проверить карманы спящего «обезьянщика». Где-то на подъезде к Дорнаху искушение пересилило, и бумажник мистера Толстона Пью перекочевал в саквояж Семёна. Мелочь, а приятно!