Цурюк

— Ну, что ж — придётся сойти пораньше, — выбив напоследок пальцами победный марш из «Парсифаля», танцор глянул в окно — и зажмурился. Сквозь колышущееся зеленоватое марево вместо альпийских скал вдруг проступил совершенно фантастический пейзаж, похожий на декорацию модернистского балета. За окном расстилался священный город с обелисками и храмами, украшенными каменной резьбой и древними солнечными символами. Процессия в пышных одеяниях двигалась по направлению к конической белой горе, увенчанной ослепительно сияющей золотой пирамидой. В воздухе то и дело проносились, произвольно меняя траекторию, похожие на суповые миски странные серебристые штуковины. Вот одна из них снизилась и, перекрыв обзор, какое-то время летела параллельно поезду, блестя обшивкой и словно заглядывая круглыми иллюминаторами в окно купе. Семёна охватила паника — вдруг пальнёт?

— Эй! Мистер! — забившись под нижнюю полку, он, не помня себя от страха, стал дёргать храпящего попутчика за ногу.

— Оу, год! — Толстон Пью, продрав свинячьи глазки, благоговейно вылупился на нездешний ландшафт. Но тут картинка стала мутнеть и вскоре погасла, вновь сменившись, как в волшебном фонаре, чистенькой и скучной швейцарской идиллией с коровами. Поезд замедлил ход.

— Вылезайте, коллега! Нет, вы видели? — принялся тормошить запылившегося Семёна восторженный адепт.

— Оно на меня смотрело… — мелко крестясь и стуча зубами, Будённый вытряхнул в себя остатки виски из горлышка. — Что это было?

— Кажется, мы с вами удостоились видеть Гиперборею, мой друг — прародину арийской расы! Ну, теперь-то доктор Штайнер утрётся! Вы непременно должны пойти к нему со мной в качестве свидетеля! Я дам вам свою визитку. Сейчас-сейчас… — Толстон Пью принялся суетливо рыться в карманах пиждака. — Где же, чёрт возьми, мой бумажник?

— Извините, мне здесь сходить! — Семён торопливо подхватил бубен и саквояж и опрометью ринулся из купе.

— Цюрих, кафе «Зелёный дракон»! — крикнул ему в спину толстый энтузиаст. — Мы собираемся там каждую субботу!

Сняв номер в маленьком семейном пансионате на берегу озера, Будённый кое-как поставил голову на место двумя литрами холодного пива с сардельками и вновь обрёл способность комбинировать. Связь между шаманским бубном и чудесными видениями была налицо. Оставалось грамотно подкатить к этому докторишке-колбаснику — тут главное не продешевить. По Питеру он знал — с мистиками и фармазонами держи ухо востро. Неплохо бы ещё нанять крепкого швейцарца для охраны… А если повезёт — то и не только…

От пива и грешных мыслей Будённого сморило в шезлонге. Видимо, по ассоциации с бубном всю ночь снился Феликс — его по-католически нежная душа лучилась любовью сквозь суровое, аскетично-бледное тело кокаиниста.

* * *

В.И.Левин выполз из шалаша и настороженно повёл носом. Из села тянуло недозревшими огурцами и курятником, у ручья на рассвете побывала лиса, но ушла, а в лесу за ночь вылезли первые подосиновики. Грибы весьма кстати, если учесть, что в селе на него вчера спустили собак. Еле ушёл оврагом, на бегу пришлось переломить хребёт пегому поповскому волкодаву. Как он это делал, Левин не мог бы объяснить словами — после прыжка из поезда и удара головой о столб слова как-то разом утратили свой смысл, обратившись в шуршащую ненужную шелуху. Её потихоньку с каждым днём выносил из головы ветер, освобождая место для чего-то большего — он мог теперь часами сидеть в засаде на какого-нибудь зайца или сойку, внимая благословенной тишине внутри и вокруг себя. Тишина эта была ничем — и одновременно всем, и между «внутри» и «вокруг» не было никакой разницы. Тело его за месяц такой жизни налилось непривычной силой, пребывавшей в покое, но готовой в любой миг взорваться каскадом точных, молниеносных действий.

Встреч с людьми Левин поначалу избегал. Но заметив, что при виде его суровой бородатой фигуры в ветхой рясе крестьяне ломают шапки и подходят под благословение, несколько осмелел. Просить милостыню ему было неприятно, но иногда сердобольные крестьянки сами кланялись ему хлебом-солью, а мужики, случалось, подносили шкалик-другой. Левин, крякая, выпивал — ему нравились новые ощущения от алкоголя: душа воспаряла в неведомые выси, ум становился пустым, и неожиданные слова спешили сами, толкаясь и брызжа слюной, слететь с языка. После того, как он напророчил сначала грыжу у попа и заморозки, потом расстрел царской фамилии и, наконец, налёт на село банды Прокопа, уважением к его пьяным пророчествам прониклись даже маловеры. Отец Фрол, чуя конкуренцию, поторопился соборно предать лжепророка анафеме, а дьякон Исаакий дважды, схоронясь в кустах, «окормлял» его из берданки солью со щетиной.