Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

В большой гостиной, по-китайски неприбранной и бесстильной, уже немолодая хозяйка дома, увидев нас, метнулась к клавесину и, как водится в этих краях, высоким и пронзительным голосом целый час пела нам христианские гимны. Она не назвала своего христианского имени (которым китайцы-христиане обычно гордятся), и я даже не уверен, что оно у нее есть. Плотная, круглая, толстощекая, с большим выпученным ртом и короткой стрижкой, она казалась пионеркой со школьного плаката и излучала такой безудержный оптимизм, какого я давно не видел ни в Европе, ни в России. Пение она прерывала только для того, чтобы показать нам семейные альбомы с фотографиями ее сына и невестки. Сын у нее тоже, как говорят здесь, новой веры, учится в каком-то университете в Ханчжоу, его жена работает при церкви. В конце концов, войдя в раж, она вскочила и стала петь стоя, кланяясь гостям после каждой песни. Пела она на местном диалекте, и когда я попросил ее перевести слова песен на нормативный язык, она, к моему удивлению, ответила, что не знает, как перевести. Любовь к Богу у нее была, видно, совсем родная, корневая. А напоследок она спела песню времен Культурной революции про образцовую народную коммуну Дачжай: встает красное солнце, крестьяне с мотыгами идут на работу и превращают склоны холмов в аккуратные террасы полей, с которых собирают богатый урожай… Я вдруг понял, что для этой простой женщины преображение мира силою веры в Христа и революционный порыв, преображение земли разумом и трудом человека – вещи одного порядка.

Что же объединяет то и другое? Не что иное, как отношение к миру в свете сообщительности, которое восполняет

все вещи, восстанавливает целостность мира и, следовательно, дарит радость бытия. В сотрудничестве – совершенно спонтанном, ненарочитом – сына человеческого и небесного Отца, в самораскрытии природы вещей, свершающемся благодаря этому сотрудничеству, спасается мир, и людям даруется божественное блаженство. В жизни же китайцев прообразом этого преображения выступают те самые «китайские церемонии», радостная любезность самоумаления, а, по сути, обходительное, предупредительное поведение (русский язык очень точен здесь), которое составляет одновременно основу китайской морали и китайской стратегии успеха, ведь овладевший предупредительным поведением умеет опережать, упреждать других и потому владеет миром.

На следующий день вечером отправляюсь со спутниками в местную христианскую церковь. Скромное здание на пригорке, ворота с надписью Иманэйли (т. е. Эммануил – «с нами Бог»). Невольно читаю иероглифы по-китайски, получается что-то несусветное: «Посредством лошади выгода внутри». При церкви все такая же неприбранная комната-канцелярия, убогая богадельня, в молельном зале ни одного образа, на потрескавшейся стене висит большой позолоченный иероглиф «любовь». Простые, скромно одетые люди, не знающие своей деноминации (обычное явление в Китае) и даже, кажется, не имеющие христианских имен. Говорят только на своем диалекте, рассказывают, как я догадываюсь, о разных чудесах в их жизни, случившихся от веры в Христа, молятся горячо. Предлагают высказаться и нам, я отдуваюсь за всех: взбираюсь на кафедру (фактически обшарпанный стол) и, памятуя о любви китайцев к церемониальным любезностям, некоторое время говорю о любви всех «братьев и сестер во Христе». Реакция была довольно холодная. Чуть позже я узнал, что от меня требовалось кое-что попроще: рассказать о чудесах, сотворенных верой в Христа, в моей жизни. После службы прихожане с любопытством разглядывают нас и, конечно, спрашивают, как мы попали в эти глухие края. Услышав, что гости из далекой страны приехали изучать методы оздоровления в даосизме и буддизме, старший из них громко кричит: «Так это же ересь! Верить надо в Христа, и все. Вот я уверовал, и все болезни у меня прошли!» Оказывается, эти полуграмотные крестьяне могут поучить Христовой вере мудрецов с христианского Запада и притом с истинно мужицким практицизмом готовы выбросить за борт все наследие «пятитысячелетней китайской культуры», если их новая вера помогает им в жизни. Было видно, что разговоры европейских христиан про мучительные сомнения и свободу выбора в вере, силу разума и права человека были бы им совершенно непонятны. Их свобода – принять Христа без раздумий, да так, чтобы не отвергнуть мир, а вместе с Христом принять всю полноту жизни и, значит, ее безграничную радость. А радость может явиться только в «стяжании нового».