Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Вэньчжоу бурлив и говорлив, как все китайское. В центре города, где, конечно, царит стихия коммерции, вдоль улиц выстроились двухэтажные дома с фигуристыми карнизами-кепками, резными ставнями, броскими вывесками, кое-где – красными хвостатыми фонарями. Эти дома как китайская толпа: в них нет единообразия, в них все выпирает, все обращается в изысканные, но почти до гротеска доходящие детали только для того, чтобы… раствориться в мареве мирового всеединства. Эти дома новодел или старина? Какая разница! Там, где есть только нюансы, нет общих правил, всякая частность выражает целое, вечное зияет в быстротечном.

Таков китайский мудрец: он смотрит на мир, как младенец, широко раскрытыми глазами, ничего не видя и не переживая. Он «хранит центрированность», не желает ни в чем разбираться, но живет одним преображением, которое возвращает его к чистой бытийности, как звук обращается в свое звучание. Он умеет просто быть и, значит, быть свободным…

Но преображение вещи означает ее подмену. Утонченность по-китайски – увидеть великое в малом и правду в иллюзии, когда поддельность вещи удостоверяет

подлинное в ней. Китаю не нужны собственные бренды. Он подделывает уже существующие или незаметно входит в них, давая для знатоков свою безыскусно-утонченную начинку или перекупая их. Многими известными европейскими брендами уже владеют китайцы. Когда китайские модницы, попав в Европу, скупают «Луи Виттон», «Праду» и прочие приметы европейской высокой моды, они тоже на самом деле демонстрируют умение подделаться под западное. Уподобление, подделка – тоже искусство, и в своем роде очень утонченное. А в самом Китае призрачная стихия обмена-обмана становится самой жизнью, жизнью-фейерверком, по-китайски – «дымовыми цветами», переливающимися всеми красками мира в пустоте темного неба. Усилие уподобления ведет к

культивированной свободе эмоций, и актерская игра как таковая, узнавание, как играть своего персонажа, как быть собой, оставляя себя, самую сердцевину восточной культуры. В этой чистой игре сами актеры получают наибольшее наслаждение именно потому, что их нельзя «уличить» в игре. В этом представлении нет ничего представленного. Как гласит китайская поговорка, «поющий в опере – сумасшедший, смотрящий оперу – дурак». Очень верно: кто способен найти себя в другом персонаже, тот клиент психушки. А кто хочет еще и разглядеть совместность душ, желает заведомо невозможного. Но китайцы нашли выход и притом гениально простой: всякое занятие они называют «забавой». В игре надо играть. А в серьезной игре – тем более. Что же удивляться тому, что они после четырех десятилетий игры (как положено серьезной, впрочем) в революционную лихорадку так легко и органично перешли в лихорадку биржевой игры с ее либеральной экономикой?

И вот что следовало бы подчеркнуть: правда иллюзии (sic!) есть правда взаимного проникновения вещей, присутствия их там, где их нет, и, следовательно, правда безупречного соответствия. Вот почему для китайцев всякий образ представляет нечто иное и противоположное. Европейцам, привыкшим оперировать самотождественными идеями и формами и мыслить только отвлеченное единство, нелегко понять эту истину сообщительности материи

, знание которой не замыкает нас в клетке субъективности, а, наоборот, открывает миру. Эта открытость миру, как всякое открытие новых горизонтов, наполняет душу радостью и притом делает нас ловкими стратегами, ведь она открывает бездонную глубину инаковости опыта и, следовательно, делает нас непрозрачными для других, позволяет действовать иначе, чем другие, быть непредсказуемыми. Как сказано в китайском военном каноне, командующий «недостижимо-уединен и держит порядок». Ибо наша стратегия – это то, что отличает нас от других и даже от самих себя, делает нас непонятными даже для себя. Поистине, стратегия, как игра актера, есть чистое сумасшествие… Но самое странное – это то, что стратегия в китайском понимании остается делом глубоко нравственным, и победитель всегда побеждает заслуженно, ибо он, говоря по-китайски, «смеет (на самом деле умеет) соответствовать…» и, значит, умаляет себя и умиляется миру. Частным, но хорошо известным каждому, кто жил в Китае, следствием этого правила является неписаный, но строго соблюдаемый запрет завидовать успеху другого и жаловаться на невезение.

Человек на Небе