Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Деньги и жизнь, сама материя жизни, издавна связаны в Китае какой-то внутренней, нерасторжимой связью. Собственно, жизнь считалась там займом, выданным в Небесном банке, и она обрывалась, когда кредит был исчерпан. Из всех народов только китайцы завели обычай сжигать умершим фиктивные бумажные деньги, которыми расплачиваются в загробном мире (деньги ведь только знаки и бумажки). Однако и деньги в Китае ценятся в той мере, в какой их можно конвертировать в здоровое и радостное самочувствие жизни, причем взятое не в форме поверхностного и безнравственного гедонизма отдельных особей, а в глубине ее родовой мощи. Семейное и клановое единение индивидуальных жизней – вот то поле, на котором для китайцев сходятся богатство, нравственность и счастье.

Богатые усадьбы в Китае начисто лишены претенциозной монументальности уже потому, что жизнь для китайца сама себя оправдывает и не нуждается во внешних знаках своего величия. Эти знаки лишь оформляют и удостоверяют присутствие жизни в ее первозданном состоянии жизненной ткани.

Жизнь размножается клетками, а клетками родовой жизни являются отдельные семьи. Усадьба есть гигантское скопление таких клеток, отлившееся в кристаллически-четкую структуру. Своеобразный коралл человеческого бытия: неподвластный тлению, неподвижный, облекшийся в строгие геометрические формы, но живой субстрат духа. В этом пространстве родовой жизни бесконечно воспроизводит себя один и тот же архитектурный модуль малой семьи, этой клетки родового тела: главный зал напротив входа и два боковых флигеля для младших членов семьи в виде буквы «П». Центром планировочной среды здесь оказывается пустота внутреннего дворика, в котором происходит общение родственников. Та же пустота, кстати сказать, формирует интерьер комнат, предопределяя его многофункциональный характер (в одной комнате жили родители вместе с детьми). Это пространство внутренней самодостаточности рода. Обстановка скудна и включает в себя много декоративных деталей, больше частью подвижных – ширмы, вазы с цветами, курильницы, настольные экраны и проч. Люди утонченного вкуса даже советовали чуть ли не ежедневно переставлять их на новое место, чтобы поддерживать ощущение новизны и свежести домашней атмосферы. В древности мебель вообще ограничивалась легким топчаном, который в зависимости от потребностей момента мог служить и сиденьем, и столом, и кроватью. Уже нетрудно заключить: именно пустота выявляет разнообразие форм человеческого быта и конкретность места.

Чтобы говорить подробнее об устройстве идеального китайского дома, лучше обратиться к конкретному примеру. На меня наибольшее впечатление произвела усадьба клана Ван, расположенная в самом центре провинции, в селении Цзиншэн, что в 12 километрах от уездного города Линши. Она не только самая крупная во всем Китае, но и в своем роде наиболее типичная. Его основоположник Ван Ши, живший в XIV в., был обыкновенным торговцем соевым творогом. Род Ван Ши на протяжении четырех веков усердно умножал свое состояние и к XVIII столетию достиг зенита своего могущества. Главный принцип кланового уклада – органическая полнота жизни. Отдельная семья сама по себе является самодостаточной ячейкой общества. Кроме того, обитатели усадьбы гордились тем, что среди них есть представители всех общественных сословий. Полустертые письмена на каменной плите, установленной в середине XVII в., объявляют: «В семействе Ван из поколения в поколение нарождались знатоки канонов и истории, земледельцы усердно трудились, создавая общее богатство, ремесленники обладали высоким мастерством и производили изящные вещицы, а торговцы устремлялись за выгодой по озерам и морям и приобретали миллионные состояния». Наконец строение клана выражало идею полноты всего космоса. Он разделялся на пять ветвей, эмблемами которых служили пять стихий китайской космологии: Дерево, Вода, Земля, Огонь и Металл.

Ощущение внутренней полноты освобождает от необходимости что-то переделывать, на что-то воздействовать. Оно требует только возделывать, культивировать самое себя. Здесь таятся корни знаменитого китайского учения о «недеянии», каковое есть не что иное, как способ поддержания, сохранения своей внутренней цельности. И, кстати, по-своему эффективный и, главное, нравственный способ использования всевозможных технических средств.