Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Что же такое вечнопреемственность всеобъятно-пустотного «одного тела» мироздания? Древние китайцы уподобляют его животворной пустоте материнской утробы, из которой выходят все вещи. Но оставим метафизику и обратимся для примера к одному из главных культурных памятников Шаньси – так называемому «цзиньскому святилищу», расположенному неподалеку от главного города провинции Тайюаня. Изначально это был родовой храм царства Цзинь, существовавшего здесь с IX по IV вв. до н. э., т. е. в некотором роде олицетворение родового тела местной династии. Но за свою без малого трехтысячелетнюю историю древнее святилище утратило свой первоначальный смысл и превратилось в пестрый, даже хаотический комплекс культовых, мемориальных и просто увеселительных построек с множеством самых разных, порой курьезных достопримечательностей. Тысячелетнее соработничество человека и природы превратило святое место в «парк культуры и отдыха», где природное и историческо-культурное перетекают друг в друга, не оставляя возможности для собственно «обозрения». Ибо природа и культура сходятся здесь в хаосе мгновенных, мимолетных впечатлений, недоступном созерцанию, и притом сходятся в состоянии полного отдохновения (место отдыха все-таки), само-оставленности сознания. Это место – пространство чудесно-спонтанных превращений жизни.

Вот изящный павильон «Зал подношений», построенный в XII веке без единого гвоздя и скобы: настоящая древняя работа – крепкая, лаконичная, вдохновенная. Вот «неиссякающий источник», извергающий чистую горную воду в тихий пруд, над которым тысячу лет назад был воздвигнут уникальный крестообразный мост, который называли «летящим», потому что он напоминал раскинувшую крылья птицу и стоял на тонких, словно невесомых столбах. Вот ровесник святилища – могучий кипарис со скрученным стволом, тяжелыми длинными ветвями на подпорках, многочисленными наростами и дуплами. Китайцы питают страсть к таким «древним деревьям», в которых за время их долгой жизни скопились и настоялись чистейшие энергии мировых стихий. Одно из углублений на стволе патриарха, очень похожее на глаз, отполировано прикосновениями многих тысяч посетителей, желавших себе ясности зрения. С другой стороны ствола столь же гладко отполированы выступы, напоминающие мужские гениталии. Рядом стоит железная статуя воина семисотлетней давности. Ее живот тоже отполирован руками тех, кто хотел перенять его силу и боевой дух. Стоящая напротив аналогичная статуя уродливого карлика, отлитая в начале XX в., демонстрирует упадок техники и эстетического вкуса в Китае за последние столетия.

Фокусом всего святилища является «Зал Совершенномудрой Матери», посвященный родительнице основоположника цзиньского царства. Зал стоит на шести деревянных колоннах, обвитых непривычно тощими драконами – все-таки он посвящен женщине, и чрезмерные почести здесь неуместны. В истории за этой женщиной не числится иных достоинств, кроме того, что она родила гениального ребенка с царскими знаками на руке. Но для народа она оказалась более подходящим или, вернее, более доступным объектом поклонения подобно тому, как на Руси больше молились Богородице, чем Христу. Святую матерь, чей зал воздвигнут над «неиссякающим источником», молили о даровании воды. А напротив храма Совершенномудрой матери, как требовал обычай, вот уже около пяти веков стоит сцена для театральных представлений. Она имеет квадратную форму с помещением для актеров посередине и галереей со всех четырех сторон. В ранних сценах Китая даже не существовало разделения между сценической площадкой и задником, а представление могло идти сразу на трех сторонах, причем порой одновременно игрались два разных действия. Могу ли я сказать, что эти действия отражались друг в друге, как предполагает зеркальность театральной игры? Вот такова природа китайского взгляда: он подвижен, обращен вовнутрь и как бы расфокусирован, но только потому, что обладает внутренней полнотой и все проницает.