Цыган

— Я уже давно не видела его. Но кто-нибудь другой мог видеть тебя у меня.

Тут же она и пожалела о своих словах.

— Когда-нибудь в другой раз, — сказал Михаил. — А теперь мне уже пора ехать.

— Еще бы побыл. Настенька каждый раз дожидается тебя.

— Нет, на паром в Семикаракоры всегда очередь. Надо мне засветло успеть, — твердо ответил Михаил.

В следующий свой приезд он, посадив маленькую Настю на плечи, долго бегал с нею по двору, а потом, поставив ее на ножки, сам напомнил Екатерине:

— А как же мне к Будулаю на остров попасть?

Улыбку, с которой Екатерина наблюдала за его играми с Настенькой, как будто кто-то резинкой стер.

— Ты сейчас можешь его на месте не застать. Как раз под воскресенье сюда всегда съезжаются дикари, и ему все время приходится остров на моторке объезжать. Чтобы не запалили они лес.

— Все-таки я попробую, — сказал Михаил. — Ты же сама говорила, что он может обидеться на меня.

— Я не так тебе говорила.

— Ну, значит, я сам так подумал. — Михаил запустил руку в свой чуб. — Не плыть же мне на самосвале через рукав Дона?

Екатерина вдруг обозлилась на него. Только что пообедал, немного поиграл с дитеми вот уже сразу собрался к Будулаю. Она уже успела забыть, что сама же и навела его на эту мысль.

— Зачем же на самосвале? — с насмешливой язвительностью сказала она. — Можешь его на берегу оставить, а сам через рукав телешом переплыть. Все городские так и командируются туда.

Сразу же она и раскаялась в своих словах. Но Михаил не обиделся или же ничего не заметил. Наоборот, обрадовался:

— Заодно и всю пыль с себя смою.

И вот уже, помахав ей из кабины рукой, он отъехал от двора. В нестерпимой обиде и на него, и на свой язык Екатерина вдруг изо всех сил шлепнула ладонью Настеньку, сползавшую по ступенькам с крыльца, подняв кверху задок, и, не обращая внимания на ее плач, скрылась в доме.

И что это за мужики пошли, если их по целым неделям ждешь — не дождешься, специально к их прибытию достаешь из сундука свои лучшие юбки и кофты, наряжаешься и напомаживаешься, как шестнадцатилетняя дурочка, и даже тренируешься подводить тушью глаза, всего нажаришь, наваришь, напечешь и выставишь на стол, а они, как только нажрутся, тут же и тягу спешат дать. Как будто боятся, что женщина готова вот так, сразу, и запрокинуться на спину. Много они понимают и чересчур высокую цену стали себе набивать. Возрадовались, что после войны так и не убавляется, а даже прибавляется одиноких женщин.

Но тут вдруг Екатерина услышала, как беспомощным котенком царапается в дверь, захлебываясь слезами, ее безвинно обиженная дочка. Бросившись на ее плач и забыв обо всем остальном, Екатерина подхватила ее на руки и стала бурно осыпать поцелуями, осушая своими губами ее глаза и смешав ее слезы со своими.

— Ненаглядная моя, прости свою глупую, дурную мамку, ну, пожалуйста, прости. Да неужто это пятна у тебя от моих пальцев? Дай я поцелую их. Вот так, и еще раз, и еще. Никого я на тебя не променяю, никто нам с тобой больше не нужен. Пусть так и знают.

Замкнув в кабине самосвала одежду, Михаил переплыл через рукав Дона и сразу же, сам не успев сообразить, как все получилось, в одних трусах оказался на большой вербе, цепко обхватив руками ее ствол и стараясь вскарабкаться по нему все выше и выше. Хорошо еще, что кора у старой вербы была шершавая, иначе бы большая волчьей окраски собака, выскочившая из кустов, едва он переплыл на остров, подпрыгивая, могла и достать его. Как это Екатерина не догадалась предупредить его о возможной встрече на острове с этим зверем.

— Дозор, на место! — взбираясь по стволу еще выше, услышал Михаил под вербой глуховатый голос. Покорно подчиняясь команде, собака отошла от вербы и залегла в стороне в осоке, выставив из нее серые уши. — А вам, чтобы искупаться, совсем не обязательно было переправляться на остров, — с укоризной продолжал внизу все этот же голос. И лишь после того как Михаил, соскользнув с вербы, очутился на земле, смущенно смягчился: — А я сразу и не узнал тебя. Спасибо, что не забыл. — С двустволкой за спиной перед Михаилом стоял, виновато улыбаясь, Будулай.

Еще через пять минут Михаил в далеко уже не новых, но чистых армейских брюках и гимнастерке, извлеченных Будулаем из своего сундучка, сидел против него за столиком в блиндаже. Подкладывая Михаилу, на тарелку крутые яйца, печеные картофелины, пирожки с мясом, наливая из чайника в кружку чай, Будулай не знал, чем еще его угостить. Он явно обрадовался их встрече и ничего, оказывается, не забыл. Улыбка появлялась у него под усами всякий раз, когда он, отхлебывая из своей кружки чай и поднимая глаза к Михаилу, признавался ему:

— Как сейчас слышу, как ты ночью подходишь ко мне и молча стоишь, а я никак не могу открыть глаза и сказать, чтобы ты не беспокоился зря. Все время боялся, что потом за рулем можешь заснуть.

— Вот и зря, — отвечал Михаил. — Я в дороге свободно могу по суткам не спать.

— Но хуже всего было, когда Шелоро начинала меня ворочать и конской мазью натирать. — При этом воспоминании смуглая краска проступала на скулах у Будулая.