Тучи идут на ветер

Поднялся шум, бестолковщина. Был момент, когда радетели за «круговую оборону» уже одолевали. Партизанщину усмирил Шевкопляс. Хлопнул пухлой ладонью об стол.

— С рассветом наступаем на Ремонтную.

— А беженцы? — спросил гашунец Скиба.

Григорий как-то сник. Оттопырив нижнюю губу, выдул в усы воздух из легких, сокрушенно развел руками:

— Того хвоста девать некуда. Против прошлого громада удвоилась. По рукам и ногам связали. Но как ни важко, будем защищать. Батьки наши, жинки, дети…

— Да об чем балачка… — поддержал Ковалев, окутываясь табачным дымом.

Переняв неморгающий взгляд конника, Шевкопляс приободрился.

— Самая ответственная боезадача ложится на нашу славную кавалерию. Ты уж, Думенко, не хмурься, опять тебе мотаться по буграм, как и в первое отступление.

Борис поднялся с лавки. Подтыкая шапку под мышку раненой руки, дернул головой.

— Это не боевая задача — охрана тыла и флангов на походе… Такое от нужды. Главное — завтра расколошматить беляков за Салом, в Ремонтной. Вернуть железнодорожный мост. Вот она, задача коннице.

Григорий ткнулся в карту. Двигал карандашом, что-то бурчал под нос.

— Чего там колдовать. — Борис отмахнулся. — С рассветом перейти Сал. Где-нибудь повыше Ильинки… Броды известны. Хотя бы в Андреевке. А по чугунке бросить пехоту. В одночасье чтоб… Иначе взорвут мост. Тогда хана. Долго куковать, покуда восстановишь.

План приняли без споров, без ссор. Ковалев вызвался вести свой полк передовым.

— Вы попали в мышеловку из-за нас. А потому дозвольте нам искупить вину, — попросил он полушутя, вороша пятерней всклокоченные волосы.

В полночь Борис поднял полк по боевой тревоге.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Августовские ночи — самые темные в Сальских степях. Прохладнее, волглее, нежели июльские; те сухие, светлые и короткие, как вспышка серника. Не успеет потухнуть вечерница — на востоке занимается утро. К свету в глубокой извилистой долине Сала крутеет, как молоко в крынке, туман.

Кочубей, как и всегда, спокоен. Всадник выказывает нетерпение: то сдавит шпорами, то дернет повод. Вместе с охранением Борис переправился через Сал. У яра ждал эскадроны. Вот-вот должен вынырнуть из пологой вымоины Маслак. Слышен шум: трещит камыш, позванивает вода…

Как и предполагал, казаки их не ждут в этих краях. Подстерегают в Ильинке, а еще увереннее — за железной дорогой, в хуторе Барабанщиковом. Для отвода глаз кинул туда два эскадрона с пулеметными бричками. В горячий момент захватят хилый мостик в хуторе Барабанщиковом и по Лопатине — версты четыре — спробуют прорваться к железнодорожному мосту. В печенках сидит этот неладный мост. Взорвут казаки, ей-ей, взорвут; круто подожмет Шевкопляс пехотой, а с тыла — он…

С левой руки торчит белая колокольня андреевской церкви. Остервенело брешут собаки, потревоженные охранным разъездом; голосят кочеты.

— Андреевская, последняя из крупных казачьих станиц на Салу, — говорит за спиной кто-то из вестовых. — Далее — самые хутора… Атаманская еще станица. Когда-то гремела: ярманки бывали… А зараз оскуднела. На престольные праздники богомольцы теперь все больше тянут в Андреевскую… А там, в глубь степей, — Джураки-Салы, калмыцкие уже владения…

Из тумана вырвались всадники. На рослом золотистом жеребце с проточиной вдоль горбатого носа — Гришка Маслак. «Опять новый конь», — приметил Борис.

Редко стали они видеться. Буйный рост, расширение полкового хозяйства прибавляли забот. Кидал Борис в ножны клинок, мчался в тыл, в ветпункт, в шорные мастерские, в кузницы; по пути заскакивал в пехоту, матерился во все горло, тряс за грудки снабженцев: давай бинты, давай медикаменты, давай ухнали, давай провиант… Из того народа, снабженцев, вытрясти бутылку йода чего стоит.

— Я у вас не требую ни патронов, ни снарядов… Сами шапку передо мной ломаете. Не обделяю добычей… А вам, чертям, жалко капель… Раненый без них на стену лезет.

А Гришка не выходит с позиций. Не в открытой дружбе они жили с ним: с первой встречи в имении Королева Маслак постоянно ошпаривает кипятком — не язык у рябого дьявола, а крапива. Все равно восхищался его ясной лихостью, бесстрашием в бою, хотя словами того не выказывал. Бросал в самое пекло, где и чертям невмоготу. Выходил, ничего. Ни царапины за столько месяцев! Заговоренный. А может, врет рябой, скрывает? Не утерпел, окликнул:

— Маслак!

Екая селезенкой, золотистый красавец играючи вынес наверх.

— Серого куда подевал?

— Угробил Малыша… На пулемет напоролся. Позавчера у Кутенивки…

Помолчали.

— Ты, Гришка, за последки отдаляешься от меня… Обидел чем?

— Хо, чудно… Ото сам ты, Думенко, с каждым часом взлетаешь. Рукой уж и не дотянуться.

Борис отделался смешком. Глядя ему в спину, обтянутую просоленным офицерским мундиром, вспомнил, что хотел передать ночной разговор с Федором Кру-теем о формировании бригады из двух полков и о предполагаемом назначении их с Кондратом Гончаровым на должности командиров. Ладно, освятится уж дело…

Эскадроны текли темной речкой. Разворочали туман до самых камышей. Подскочил Семен Буденный.

— Один охранный эскадрон на том берегу, Борис Макеич.

Борис подобрал поводья.