Тучи идут на ветер

— Признал, ваше благородие… Сергея Николаевича сын, Павел Сергеевич.

Шевеля бровями, Королев всматривался в него с любопытством — видать, рад был встрече, напомнившей ему то далекое беззаботное времечко — юность.

— Вахмистр! Ну, бра-атец… Гвардеец. Тебя-то нужда какая сюда занесла, а?

— Казачинский я.

— Да, да, да…

Королев оттер есаула плечом, ввел Бориса в горницу, от порога громко сказал:

— Господа, борейтор моего завода!

На столе две распитые бутылки, остатки ужина. Осиливая робость перед высокой компанией, Борис вынул из кармана шинели пару своих бутылок, приставил их к порожним.

— Не побрезгуйте… Чистые, из пшеницы. Шел к дружку, Ефрему Попову, думал, с вами он прибыл… А раз нету… Не выливать же добро?

Возбужденный тон ротмистра Королева меньше подействовал на господ офицеров, нежели бутылки с подозрительными тряпочными затычками. Уселись погуще к столу. Один, уже в исподнем, выпрыгнул из хозяйских пуховиков. Через головы тянулся со своим стаканом:

— Глоточек, для пробы.

Выпил. Дергая усом, одобрил:

— Мать честная!.. Взаправду, господа. Жаль, кизячным дымом…

Крутолобый есаул — единственный изо всей братии одетый по форме — возразил:

— Напротив, господин полковник, дымок кизячный придает особый, я бы выразился, казачий дух…

Под одобрительные возгласы Королев, поднимая стакан к висячей лампе, провозгласил:

— Господа, за град-столицу… Новочеркасск!

Есаул поставил стакан на стол; мерцая калмыкова-тыми глазами, с придыханием сказал:

— Издеваетесь, ротмистр… С такими тостами вам бы надлежало сию минуту быть где-нибудь под… Белой Глиной, по пути на Кубань… У Корнилова.

— Попрошу, господа… — недовольно нахмурился полковник.

Выпили молча; с каким-то остервенением заскребли вилками в тарелках.

Борис стоял посреди горницы в распахнутой шинели, стараясь понять этих людей, выброшенных из кровного гнезда.

Но брало свое, застарелое: «Стаканом самогонки не зальешь… Сколько там осталось у хлопцев?»

Вспомнил о нем, как ни странно, есаул.

— Господа, а вахмистру-то не налили?

— Эхма, Думенко, чего же ты, братец? — укорял Королев, перетрясая порожние бутылки. — Все пусто… Черт возьми!

— Не извольте беспокоиться… Желание имеется, я с большой охотой… У батька вон мельница своя крутится. На такое дело пшеничка водится.

Близко к сердцу принял есаул; потирая руки, подмигивал узким глазом:

— Давай, вахмистр! Один черт, не сегодня-завтра большевики под нож пустят твою мельницу, как мои земли по Аксайчику… И все подворье.

Полковник сдернул со спинки железной кровати брюки. Прыгая на одной ноге, всовывал другую в узкую штанину, качал головой.

— Вам бы, есаул, не следовало больше… В наряде.

— Иван Степанович, — взмолился тот, — в степи разъезды наши до самого Дона, а за хутором секреты… Кого опасаться? Большевики сейчас по погребам шастают в Новочеркасске. Да и старик там, хозяин, возле лошадей…

Борис вышел вслед за есаулом из горницы. Застегиваясь у порога, поглядел, как он из вороха шинелей и шуб доставал крытую шинельным сукном бекешу. «Трезвый… свое выбирает…» На крыльце, нахлобучив глубже папаху, прокричал ему в лицо:

— Вернись сей момент! Подворье мое вот!..

Вбежал в хату. Помощники вмиг очистили карманы. Успокаивающе положил руку на плечо жены.

— У нас есть что-нибудь, а?

Махора кинулась за печку. Вынесла ведерную бутыль, заткнутую соломенным квачом. Плескалась добрая треть желтой мути.

— Батя еще приносили на рождество.

— Остатки сладки, — оскалил редкие зубы Стешенко.

— Сливайте!

— Воды бухнуть, чтобы под квач самый.

— Зачем? — Борис поискал глазами по стенам. — Для таких гостей и спирта всамделишного не жалко…

Вынул из кухонного поставчика трофейную флягу в серой суконной обертке. Потянул из горлышка ноздрей. Закатывая от удовольствия глаза, чихнул.

— Из самого Тифлиса… На всякий случай держал. Вот он, случай, подвернулся.

Вылил. Забивая соломенный квач, вполголоса напутствовал:

— Смелее. Часовых возле подвод нету. В конюшне зараз сам Никодим. Где-то на сеновале, наверно, хова-ется Ефрем. Имейте в виду такое… Старик помешает, припугните: мол, на сына укажем… Офицеры ему шлёпку без разговора дадут. Побоится, прикусит язык. Ну? С богом…

Взял бутыль бережно, как ребенка, от двери добавил:

— Куреня не опасайтесь, больше доглядывайте за улицей. Разъезд может пробежать…

Есаул терпеливо поджидал в сенцах. Видать, он и не выходил во двор, не делал обхода.

— Подержите, господин есаул… Калитку на засов, и, амба, до утра.

Выплюнул есаул окурок. Ветер подхватил его с крыльца, ожег красным следом белую темноту и унес к воротам.

В горнице — море разливанное. Обслуживал каждый себя. Нагибали широкое горло бутылки к стаканам, пили залпом, не закусывая. На столе среди тарелок с объедками от давнишнего ужина красовался мокрый соломенный квач.

Борис подсел к есаулу. Тот подмигнул, икая, шарил по столу, у кого бы позаимствовать опорожненный стакан.

— Выйдем из положения, вахмистр. Добудем посудину, один черт…