Тучи идут на ветер

Мишка приподнял покрасневшее лицо.

— Атаман сулит нас, мужиков, в казачество произвесть… Земли гулевой нарезать, как и взаправдашнему казаку.

Выбеливалась весенняя синь в глазах казачинца.

— Задарма сулит либо как?

— Сторону их, казаков, должен тот держать…

Мишка теребил медноголовую рукоять шашки. Недобрым взглядом окидывал панские вербы за камышовыми крышами конюшен — нарочно отвернулся от посеревшего лица зятя.

— Никак, Филипп, в казаков вздумал переписаться…

— Тю, дурак… Люди болтают, и я…

Корноухий подтыкал свалянный клок волос под лисий треух, силясь заглянуть шуряку в глаза.

— За такую «молву» к яру приставлять…

От панского дома — голос:

— Мишка, до Думенка!

Подмывало парня что-нибудь добавить — не подворачивалось подходящего на язык.

4

В дверях встал кряжистый, крепкоскулый усач. Молодцевато кинул руку к мохнатой папахе, хотел представиться…

Борис успел заметить, как текучий взгляд его, коснувшись погона на шинели, висевшей в простенке, вспыхнул черным огнем. Кошкой перегнулся, сорвал с крюка наган с шашкой и в следующий миг уже наставлял дуло ему в лицо.

— Руки вверх!

Бледнея, Борис усмехнулся одной половиной рта — в другой зажата цигарка.

— Не дуракуй… Повесь.

Тот подступил ближе. Круглый глазок нагана жестко, неморгающе уставился в переносицу. Засосало нехорошо у Бориса под ложечкой. Не отрывая локтей от кресла, замедленно разжимал кулаки.

— Думенко я… Командир краснопартизанского отряда.

Едва заметно дрогнули колючие ресницы у крепкоскулого. Вешая на место оружие, укоризненно сказал:

— Так и головой поплатиться недолго. Погоны офицерские у красного командира…

Борис, нарушая неловкое молчание, спросил:

— Не из отряда Огнева?

Усач, заметно выправившись, ответил по-уставному:

— Никак нет. Из Платовского… Буденный. Командую конной частью при отряде.

— Ага, соседи…

Потеплел у Бориса взгляд. Пригласил платовца сесть. Выложил на столик кисет. Для компании свернул и себе свежую цигарку. Поднося в зажигалке огонек, дознавался:

— Наседают беляки? Дают хоть дыхнуть?

— Вроде утихомирились. Решили воспользоваться затишком, в ваши края завернули. Гляди, по экономиям набредем на добрый косяк.

— Без конницы нам труба.

Буденный согласно кивнул стриженой головой. Исчер-на-карие блескучие глаза его не задерживались на лице Думенко, смотрели куда-то мимо вихрастой головы, в окно. Там, в сером холодном небе, метались грачьи стаи.

Борис видел, платовцу неловко за нелепую встречу. Желая отвлечь его, поведал о своем:

— Наши казачки наглеют с каждым часом. На рассвете побывал в Мечетке и Егорлыке… Сбиваются в стаи, как воронье по осени. Вот правлюсь до великокняжевцев договориться о совместных действиях…

Дал выход подспудным думкам:

— Объединяться нам, покуда терпит время… Кончать с партизанщиной. Каждый боится оторвать руки от своего плетня. Казаки формируют Донскую армию. И нам нужна армия, своя, крестьянская, с дисциплиной и порядком. Сказал командир слово — закон для бойца. А митинги эти… Вы-то с мартыновцами и орловцами не объединились? Слух такой прошел у нас…

Счищая с носка сапога свежую грязь черенком плети, платовец сказал неопределенно:

— Связь поддержуем.

— Связь, говоришь…

Прошелся Борис по крашеным полам гостиной. Оглядывал сквозь стекло захлюстанных платовских лошадей, выстроившихся у коновязи.

— Выжали из коней… В чем и душа держится.

— Пробег немалый. Уж какие сутки крутимся по степу. В балках поховали управляющие и скот и лошадей.

Он встал; у двери поправлял папаху, готовясь отдать честь. Заметив, Борис посоветовал:

— Располагайтесь тут. Переночуете, а утром двинетесь. Экономка хлебосольная. И лошади отдохнут. Я отъезжаю.

Застегивая ремни поверх шинели, попросил перека-зать Никифорову свое желание связаться и с их отрядом, Платовским.

Пожимая руку, Буденный обещал.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

Захарка вышел на веранду. С хрустом потянулся, ощупывая натруженную поясницу. Застегнул на нижние пуговицы мундир. Стряхивал с плеч пух и перхоть, се-ребряно вызванивая крестами и медалями. Сладко жмурясь, водворял на место рассыпчатые серые, как речной песок, волосы, за кои времена вчера промытые в баньке. Всей кожей ощущал свежесть домашнего нательного белья; даже после угарной ночи в душной перине от рубахи исходил запах мыла и пресной колодезной воды.

От голенастого длиннолицего подростка, коновода хуторской ватаги, от нескладного остроплечего парубка остались разве глаза — светло-голубые, круглые. Но и они вглуби обрели что-то новое, отчего неморгающий взгляд их стал невыносим. На что Сидорка Калмыков, вестовой, самый близкий человек, и тот не терпел, отворачивался. Захарка, не подозревая истинной причины, матерился, прикладывал по старой памяти кулак к трегубой физиономии.

— Долго будешь харю свою заячью косоротить, а?