Тучи идут на ветер

Вдруг казаки, повторяя движение офицера, оголили шашки. Зловеще вспыхнули на солнце отточенные клинки. Борис невольно подался вперед. Со стиснутыми зубами ждал, боясь пропустить миг, когда офицер вскинет над головой палаш — знак к атаке. Секунда, другая, третья… Покосился на своих: сбиваются в кучи, ерзают в седлах, смыкают дуром повода. А знака к атаке все нет. Идут на рысях. Уже вот совсем близко, на красных пятнах лиц стали различимы бороды, усы, глаза. Заглушая все звуки, по выгону накатывался топот сотен конских копыт, шелест обледенелого снежного крошева.

Понял, на что рассчитывал офицер, затягивая команду «В атаку! Марш-марш!» Опытный волк, знает, как бить с ходу овцу и кидать ее себе на спину. Углядел, с кем дело имеет… Мужичье лыковое, детвора, а шашки держат, будто хворостины.

Обе стенки сходились на рысях. Разделял клин не тронутого копытом снега с реденькой щеткой полынка шириною в полсотню шагов. Отчетливо проступили на бритом лице офицера неморгающие глаза и закушенные губы.

Успел Борис еще открыть: враг не уверен в себе! На бога, нахрапом не вышло — мужичье не показало затылков. Вздыбил Панораму, крикнул неистовым голосом:

— Руби-и!

Выпученные желтые, как медяки, глаза офицера полоснули тоскливым укором. Голубая краснооколая фуражка с царской кокардой репнула, как арбуз, брызгая соком… Перехватил левой рукой шашку, правой достал из расстегнутой кобуры наган. Отменный прием — работать обеими руками сразу. Панорама уже нависла над опешившим краем казаков. Выстрел, хрипящий выдох «хек» на взлете клинка… Как буравом разворотило — шарахнулись, топча наседавших сзади. В прорезах заметались две лошади с пустыми седлами. На весь выгон заржала буланая молодая кобылица, схватив сопаткой запах хозяйской крови, стекавшей у нее по белой гриве на плечо.

Поддал левым сапогом. Панорама занесла зад, прижимаясь к казачьим лошадям. Секанул по подставленным пикам. Отколол от живой храпящей глыбы дюжего казачину на сухопаром мышастом кабардинце. Тот, кидаясь от него, шало врезался в подступавший блинков-ский взвод. Смешал, расстроил. Над его папахой замельтешила стальная пороша. Отбиваясь, двумя ударами он расчистил себе проход. Зазевавшийся конник из хутора Жеребкова, в ватнике, батьковой солдатской шапке, снопом свалился с седла. Кабардинец, роняя изо рта на истоптанный снег желтую пену, вырвался в прореху. Казак затравленно повел взглядом, деваться некуда, кроме как на бешеного дьявола…

Успел бы, нет развернуться Борис в седле? Занесенной над его головой шашке преградила путь Мишкина пуля. В косматую папаху ткнул дуло. Перенял однобоко опыт: обнаженный клинок больше держал под мышкой — предпочтение отдавал нагану.

Прореха заполнилась казаками — сомкнули разорванный строй. Над Мишкой завертелись клинки. Борис рванул повод. Панорама одним скачком отгородила от чужих конских запененных морд друга — Огонька. При-щулив уши, куснула за стегно злого белоноздрого жеребца.

С хрипом вырывалась у Бориса матерщина. Звон стали, предсмертные крики, кровь возбуждали его до неистовства. Но где-то вглуби — четкая мысль: «Прорвать кольцо!.. Защитить парня от шашек…» Краем глаза видел, как Мишка вынул клинок из-под мышки, отбил пику, едва не ткнувшую ему в ребра. Свешиваясь с седла, замахнулся. Курносый желтоусый казачонок дернулся, увертываясь. Сорвалась папаха; мокрые завитушки красноватых волос упали на вспаренный лоб. Белоноздрый вороной, приседая, попятился. Вот она, кудрявая голова, вздутая становая жила на изогнутой шее. Упор на стремя, взмах левой — с силой вытолкнул:

— Хек!

Так колется пенек в саду от удара колуна. Не разваливается — корневище не пускает. Не винтовка за спиной, раздвоил бы кудрявого до пояса. Даже Панорама, раздувая храп, жмурясь, отдернула голову от густой цевки крови…

Выстрелом, взмахами клинка вывалил звено в живой цепи. Мишка, перехватив его взгляд, кинулся в провал.

Бурлило, пенилось коловертью вокруг Бориса. Панорама, управляемая ногами, извивалась, как змея; он рубал, палил из нагана. Перекошенное лицо с грязными подтеками, выбившиеся из-под папахи отчаянные вихры, дикие глаза и дымящийся от крови клинок наводили ужас…

На флангах жертв не было. Обе стенки только защищались: еще не приноровились, не увидали друг в дружке того, коему нужно снять голову с плеч, не обозлились до лютости. Вчера сидели бок о бок в одном окопе, брали на мушку одного врага. Вместе росли, бегали босоногой командой по полынным пустырям, выходили на кулачки, дрались на улице из-за девок, пили самогонку за одним столом, делились последней щепотью самосада из кисета…

Не выдержали егорлычане. По одному, стайками вырывались из пекла и пропадали в балке, обегавшей хутор Прощальный. Вскоре казаки поворотили коней. Их никто не преследовал.

Партизаны бросились завертать опорожненных казачьих лошадей. Полвзвода новых бойцов сядут в седло.

Долго белые не давали о себе знать. Вчера опять замаячили по буграм их разъезды. А ночью разведка доставила худые вести. У перехваченного в степи между станицами Егорлыкской и Мечетинской урядника нашли бумаги.