Туманы Авалона

Моргейна заставляла себя есть, беседовать о пустяках и сплетничать, как это водится у женщин. Она тараторила без умолку – а ум ее не знал отдыха. Да-да, то отменное льняное полотно, из которого пошито ее платье, соткано на Авалоне; такого полотна больше нигде не сыщешь; может, это лен на Озере такой: волокно дает крепкое, длинное и белое, как нигде. Однако в душе Моргейна напряженно размышляла: «Артуру нельзя ничего знать, на коронации у него и без того забот довольно. Если я сумею выдержать это бремя и промолчать, чтобы не отягощать ему душу, так я и поступлю». Да, она обучалась игре на арфе – право же, матушка, что за нелепость, с какой это стати женщине музыка не пристала. Даже если в Писании где-то сказано, что женщинам должно хранить молчание в церкви, это же возмутительно – думать, будто слух Господа оскорбит голос женщины, воспевающей ему славословие; разве Его собственная мать не возвысила голос и не вознесла хвалу, узнав, что ей суждено родить дитя от Духа Святого? Моргейна взяла в руки арфу и запела для матери, однако мелодия звенела отчаянием: она знала не хуже Вивианы, что ей суждено стать следующей Владычицей Авалона и она должна Богине хотя бы одну дочь. Нечестие – изгонять плод, зачатый в Великом Браке. А что прикажете делать? Мать христианского Бога возрадовалась Богу, подарившему ей дитя, Моргейна же могла лишь горько проклинать про себя Бога, принявшего обличие неведомого ей брата… Девушка привыкла жить как бы на двух уровнях сразу, но даже так губы ее побелели от напряжения, а голос звучал вымученно. Так что она только порадовалась, когда Моргауза ее перебила.

– Моргейна, поешь ты просто чудесно, надеюсь послушать тебя и при своем дворе. А ты, Игрейна, надеюсь увидеться с тобою еще не раз и не два до того, как торжественный пир подойдет к концу, но сейчас мне надо вернуться, поглядеть, как там мой малыш. Я тоже не большая любительница монастырских колоколов и бесконечных молитв, а Моргейна устала с дороги. Думаю, уведу-ка я ее в мой шатер, пусть приляжет, чтобы с утра, на Артуровой коронации, быть бодрой и свежей.

Игрейна даже не попыталась скрыть облегчения.

– Да, мне пора к обедне, – промолвила она. – Вы же обе знаете: после коронации я поселюсь в Тинтагельской обители в Корнуолле. Артур просил меня остаться с ним, но я надеюсь, вскорости он сам обзаведется королевой и я ему уже не понадоблюсь.

Да, конечно же, двор потребует, чтобы Артур женился, и поскорее. Любопытно, гадала Моргейна, который из этих мелких правителей добьется чести стать тестем Верховного короля? «А ведь мой сын мог бы стать наследником короны… нет. Нет, я даже думать об этом не стану».

И вновь она захлебнулась горечью и гневом: за что, ну за что Вивиана так обошлась с нею? Привела в движение незримые колеса, подстроила так, чтобы эти двое, Артур и Моргейна, разыграли это фиглярское представление про Богов и Богинь… неужели это и впрямь жалкий фарс?

Игрейна обняла и расцеловала их обеих, обещая повидаться позже. Шагая по тропинке к яркому многоцветью шатров, Моргауза молвила:

– Игрейна до того изменилась, что я бы ее и не узнала – и кто бы мог подумать, что она сделается такой святошей? Ни минуты не сомневаюсь, что она окончит свои дни кошмаром всей монашеской обители, и, хотя и с сокрушенным сердцем, признаю: я радуюсь, что я не из числа достойных сестер. Не создана я для монастыря.

Моргейна натянуто улыбнулась.

– Да уж, пожалуй, брак и материнство явно пошли тебе на пользу. Ты цветешь, точно пышный шиповник, тетя.

Моргауза томно улыбнулась.

– Мой муж добр ко мне, и мне по сердцу быть герцогиней, – промолвила она. – Лот – из северян, так что он не считает для себя зазорным советоваться с женщиной, как эти дурни-римляне. Надеюсь, Артура воспитание в римской семье не вовсе испортило – возможно, он и вырос могучим воином, но если он станет презирать Племена, править ему не суждено. Даже у Утера хватило мудрости это понять – недаром же он короновался на Драконьем острове.

– Артур – тоже, – отозвалась Моргейна. Ничего лучшего на ум ей не пришло.