Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

Несчастье наше было не в том, что Галина к нам пришла. Многие приходили и уходили навсегда. Несчастье оказалось в том, что выяснилось: мы живем в соседних домах! От нее уже невозможно было уклониться.

– У вас чай без варенья, что ли, насухо? Я не привыкла так, без варенья! Один песок, что ли!

– Не хочешь – не пей, – уговаривали мы ее.

– Надо же, чай без варенья, вы что!

– Ты успокоишься, нет? Галя, успокойся.

А ей только этого и надо: взглянула на нашего кота и ужаснулась:

– Ой, страшный он у вас какой, боже мой!

– Ты что – красавец наш Кузя, умный!

– Морда у него страшная! Вот у меня кошечка – какая у нее мордочка маленькая, красивая. А у вашего – ужас!

– Так кошечки они всегда ведь женственнее, изящнее.

– Нет, страшный, страшный. – Галина не сдавалась, криками освежая наше одряблевшее внимание.

– Кузя просто мужественный… сильный.

И мы посмотрели на Галину: у нее широкое уральское лицо, красивое, но не очень-то нежное. Примерно как у Кузи у нашего. И вся она состояла из какого-то плотного вещества, которое торчало во все стороны.

Тут Сократ, добрый мальчик, чтобы развеять тяжесть этого судорожного общения, принялся рассказывать:

– Сон видел я. Он называется: «Превращение в динозавра». Кто-то дал мне жвачку. Я превратился в динозавра: выше домов, голодный. Разламываю стены и в магазин захожу. Ем шоколадки, обжираюсь. Но потом мне стало скучно, я начал искать этого, который дал мне увеличительную жвачку. Только он мог меня превратить обратно в человека. И тут я проснулся, не нашел его.

– Страшная морда у вашего кота!

– Ты хочешь в дверь выйти или сразу через окно? – задали мы назревший вопрос.

– В школе меня все щипали, – сказала тихо Галина сквозь бегущую из глаз воду. – Ненавидели, я не могла сдержаться – всех-всех обзывала. «Любка-Любка, а что под юбкой?», «Лешка-Лешка, хер гармошкой». А дети ведь такие безжалостные, этот Лешка меня укусил в плечо. Хотите, покажу: шрам – как от пилы.

На следующий день она принесла нам банку облепихового варенья. Совесть начала нас подгрызать: она добрая, Галина, а мы чего захотели, чтобы все вели себя как светские львы.

– Бабушка родила без мужа, мама, теперь я, – добродушно Галина перекладывала все на родовую склонность, в глубине ее мерцал трепет перед могучей силой рода: ишь, куда, мол, заворачивает, никаких сил нет бороться.

Еще через день она принесла пирог с черемухой, который все у нас очень одобрили путем уничтожения.

– Хорошо бы всех обосрать, – начала она издалека. – Чтобы они поняли, что я тоже что-то значу!

Когда Галя ушла, мы свирепо сцепились:

– Наверно, это в природе человека – показать себя любой ценой?

– Еще чего! Возьмем ангелов: они ведь не были сразу созданы падшими. Некоторые сами отпали – сами себя изобрели в этом виде…

После Галя хищно выклюнула из нашего окружения одного йога, голодаря и сторонника цигуна. Это был год самой жестокой безработицы в Перми. Галя как-то поспособствовала его устройству сторожем в ту же библиотеку, где сама работала. Он выдерживал все ее требования: был худ, смазлив и говорил заумные вещи, от которых она аж вся пылала.

– Понятно, что все мы смертны, – говорил он. – Но в одном-то случае природа могла бы сделать исключение? Я мало ем – мало природу обираю, не загрязняю эмоциями отрицательными. А потом бы прекратил. Когда бы понял, что насыщен днями.

Когда он это Гале все говорил, сам так замирал в каком-то отлете ума в бесконечную даль, казалось, что он вот-вот прекратится. Вместе с ним замирала и Галя, а потом начинала судорожно тереть свои сильные руки:

– Я тебе сейчас массаж сделаю! И по точкам.

А он забыл, что в огромном здании библиотеки, поздним вечером, когда кругом так пусто, женщина зря не предложит такие манипуляции. Он вообще забыл, что у них, у Евиного племени, есть другое употребление, кроме служения и слушания. Он польщенно растянулся на диване…

– …А я по точкам верхней половины прошлась, – простодушно излагала нам Галина на другой день. – Каналы очистила, ну, он это принял хорошо. А сунулась ниже, он говорит: не надо! «У меня там проблемы». У нас в библиографии диван стоит кожаный, я простыню из дома принесла, дура, заранее, а он мне сурово, как сестре милосердия пациент… в общем, стало… Ну, ладно, устрою день рождения, вы всех своих знакомых приводите! Кого попало.

С ее дня рождения запомнилось: подруга Гали, читавшая замогильные стихи про кладбища и сумерки, капитан-пехотинец, хороший малый, привыкший быть душою общества.

– Посмотри кругом, – говорил он тихонько Гале. – Ты ничего не замечаешь?

– Нет, – рыкающим испуганным голосом отвечала Галя.

– А ты здесь лучше всех! Все окружающие менее красивые.

Потом он подсел к подруге Гали, что-то тихо тоже шептал. На следующий день, сверяя впечатления, обнаружили, что говорил он одно и то же, наизусть («Посмотри вокруг… ты лучше всех»).

Дети снова развлекали всех мамиными виршами о копченых гениталиях, к матери обращались по-дружески: «Ты, корова, не перебивай!» В общем, царило непринужденное веселье. А мы ушли оттуда рано.