Тургенев

Почему же это произошло? Некрасов знал, какие рифы должен был обойти Тургенев при создании центрального образа романа. Ведь поэт был в известной мере свидетелем последнего этапа творческой истории «Рудина». Он дал понять в своей рецензии, что не все тут зависело от авторской воли.

Некрасов высказал предположение, что автор романа, «сознавая в себе очень сильное сочувствие к своему герою, опасался увлечения, излишней идеализации и вследствие того иногда насильственно старался смотреть на него скептически. Оттого характер Рудина действительно не столь отчетливо представлен… Но неясность его, однако же, не так велика, чтобы трудно было читателю угадать и те его черты, которые оставлены несколько туманными».

Здесь Некрасов имел в виду финальную часть романа, где Рудин предстает бесприютным скитальцем, когда различные планы и замыслы его рушились один за другим. Он на подозрении у властей, его отправляют на жительство в деревню, но проступок, за который он подвергается гонению, преднамеренно затушеван, остается не вполне ясным для читателя.

«Мы не все стороны его жизни знаем одинаково хорошо; но тем не менее он живой является нам, и появление этой личности, могучей при всех слабостях, увлекательной при всех своих недостатках, производит на читателя впечатление чрезвычайно сильное и плодотворное, какого очень давно уже не производила ни одна русская повесть».

Заканчивая рецензию, Некрасов выражал уверенность, что для Тургенева «начинается новая эпоха деятельности, что его талант приобрел новые силы, что он даст нам произведения, еще более значительные, нежели те, которыми заслужил в глазах публики первое место в нашей новой литературе после Гоголя».

«Рудин» положил начало ряду замечательных социальных романов, в которых Тургенев явился летописцем большой полосы русской жизни.

С этим романом, воскресившим юношеские воспоминания автора о минувшей эпохе, закончилась его молодость.

ГЛАВА XXI

ПАРИЖ. РИМ. ПОВЕСТИ

Почти одновременно с появлением «Рудина» в журнале у Тургенева уже возник замысел второго романа. Но он долго не принимался за работу над «Дворянским гнездом», обдумывая его общий план и детали.

Как и в первом случае, подготовительная стадия отняла значительно больше времени, чем само осуществление замысла.

Обстоятельства сложились так, что вплотную к писанию «Дворянского гнезда» Тургенев приступил лишь через два с половиной года после того, как задумал его.

Подав просьбу о выдаче ему заграничного паспорта, Тургенев в начале мая 1856 года отправился в Спасское. Перед отъездом он созвал друзей на прощальный обед. И тут произошла ссора со Львом Толстым, который в пылу спора наговорил неприятностей и хозяину и гостям.

Правда, он тотчас и пожалел о своей вспыльчивости — запись в его дневнике, касающаяся этого инцидента, заканчивается словами: «Тургенев уехал. Мне грустно…»

В конце месяца они снова свиделись — Лев Толстой оказался в тех же краях, где и Тургенев. Побыв у себя в Ясной Поляне, а потом у своей сестры в Покровском, он приехал оттуда верхом в Спасское к Тургеневу.

Примирение состоялось, хотя ссоры не могли, конечно, проходить бесследно и накладывали каждый раз известный отпечаток на их дальнейшие отношения.

«Дом его, — записал тогда в дневнике Л. Толстой, — показал мне его корни и много объяснил, поэтому примирил с ним».

Еще яснее говорится в письме Толстого к Некрасову от 12 июня: «Его (Тургенева. — Н. Б.) надо показывать в деревне. Он там совсем другой, более мне близкий, хороший человек».

Из Спасского Лев Николаевич на другой день увез Тургенева в гости к сестре.

Иван Сергеевич испытывал к Марье Николаевне с самого начала их знакомства глубокую искреннюю симпатию. Ее несчастливый брак не был для него тайной.

Именно в это лето был написан Тургеневым рассказ «Фауст», навеянный знакомством с М. Н. Толстой, отдельные черты которой запечатлены в образе Веры Ельцовой.

Вспоминая обстоятельства, при которых был создан этот рассказ, Тургенев через год признавался: «Фауст» был написан на переломе, на повороте жизни — вся душа вспыхнула последним огнем воспоминаний, надежд, молодости…»

Проникнутый глубоким лирическим чувством, рассказ этот как-то особенно понравился Некрасову. Он говорил, что в «Фаусте» Тургенева разлито «море поэзии могучей, благоуханной и обаятельной…»

Вскоре Тургенев получил из Петербурга известие, что заграничный паспорт ему уже выписан.

На этот раз он готовился к путешествию, одолеваемый невеселыми мыслями о том, что не за горами его сорокалетие и что эта поездка опять обрекает его на скитальческую жизнь. Эти настроения отразились и в литературных произведениях и в письмах Тургенева той поры. «Позволение ехать за границу меня радует… И в то же время я не могу не сознаться, что лучше было бы для меня не ехать…»

Угадывая его колебания, Некрасов писал ему в эти дни: «За границу едем[35], но, думая о тебе, что-то вспоминаю стихи: