Тургеневская барышня бальзаковского возраста

– Да, – этот ответ мне дался нелегко, всего одно короткое слово, даже боюсь представить, что дальше будет.

– Пап, слушай… В общем, избавь меня о семейных посиделок, не заставляй называть ее мамой и не приглашай на свадьбу.

Это тот ответ, которого я и боялся. Пойду Тургенева перечитаю, что ли? Отцы и дети – извечная проблема, независимо от времени и социального статуса.

– Герман…

– Пап! Ну ты серьезно? Здорово, конечно, что ты со мной поделился, но избавь от подробностей.

– А просто выслушать ты меня можешь? – повысил я голос.

– Могу, но мне это неинтересно. Да что такое? – вдруг прижал он руки к ушам. – Пап, я как будто глохну.

Он снова стал маленьким мальчиком, прижимающимся к моей груди, а я опустился на колени перед его креслом и обнял Германа.

Контузия, забытая в детстве.

Пришел в себя сын быстро – отстранился и сказал:

– Все хорошо, только странно.

Сегодня было слишком много откровений. Почему бы не добавить к нему еще одно?

ГЛАВА 34

Григорий

Да, пора было откровенничать. Но только не это я хотел сказать сыну изначально, что собирался сказать сейчас.

– Герман, через десять минут на кухне.

– Пап, ну не хочу я говорить о…

– Мы будем говорить о другом.

В его глазах появился интерес, но вместе с тем и удивление. Главное – заинтересовать и оторвать от компьютера. Я вышел из комнаты и направился в кухню. Поставив чайник и насыпав заварку, я быстро сходил в душ, а выйдя, заметил, что Герман уже наливает кипяток в чашки.

Увидев меня, сын спросил:

– Так о чем говорить будем?

Я устроился на краю кухонного диванчика и взял в руки чашку. Герман ногой достал из-под стола табурет и сел на него, шумно прихлебнув горячий чай.

– Что с тобой происходит? – спросил я в ответ.

Сын пожал плечами и взъерошил волосы. Такой маленький и такой в то же время взрослый.

– Пап, я иногда странно себя чувствую. Как будто сон утром пытаюсь вспомнить, а не могу. Тебе знакомо это ощущение?

Я кивнул. Да, знакомо, мне тоже хотелось бы многое забыть. Но, увы, не могу.

– Герман, а что ты помнишь о маме?

Он думал, отвернувшись к окну, а потом ответил:

– Она была красивая, добрая, читала мне на ночь, а потом умерла, – последние слова были произнесены с такой горечью, что и у меня кольнуло сердце.

Бедный мой ребенок… Я думал, что мне было плохо, но, наверное, ему еще хуже. Он даже не мог тогда сформулировать свою претензию к матери. Что это было для шестилетнего ребенка? А я настолько упивался своим горем, что забыл о нем.

– Герман, – решился я, – ты был уже взрослым, тебе было шесть лет, когда она погибла. Я никогда не говорил с тобой об этом…

– Пап? – спросил сын, когда я замолчал.

Как же, черт возьми, сложно все это. Я хотел поговорить об одном, а по итогу получается совсем другое.

– Послушай, сынок, ты был с мамой в машине, когда она попала в ДТП. Конечно, там был звон разбитого стекла, шум, удар. Поэтому сейчас все и вспоминается…

– И ты мне сейчас только об этом говоришь? – Герман подорвался с места, едва не опрокинув чашку, и начал мерить шагами кухню. – А я-то уже погуглил симптомы психических расстройств. И слуховые галлюцинации там, кстати, тоже встречаются.

– А когда мне это надо было рассказать? – тоже повысил я голос. – Когда тебе было восемь, десять, двенадцать? Я не знал, что сказать. Но сейчас ты начал вспоминать в каких-то ощущениях, восприятиях… Ты не помнишь фактов, а я помню. И ты думаешь, что мне было легко? Нет. Не было. Что-то во мне умерло тогда же, но ты дал мне новый толчок, ради тебя я жил.

Сын остановился посреди кухни и посмотрел на меня. Я старался сохранять спокойствие, но это было сложно. Я хоронил в себе воспоминания, заталкивал их в самые глубины подсознания. Но мне это аукнулось.

Герман смотрел на меня так… Это просто не описать словами. В его взгляде было и непонимание, и боль, и любопытство. В нем шла внутренняя борьба, и я хотел помочь, но не знал, как именно. А потом она посмотрел совсем по-взрослому и спросил:

– И ты сейчас хочешь, чтобы эту историю я принял вместе с твоей новой… хм, дамой?

Он ударил меня. Пусть и только вербально. Лучше бы я сразу рассказал о нас с Лолой. Но слова как-то вырвались сами собой:

– Если ты не хочешь, то я тебя пока с ней знакомить не стану.

– Избавь от удовольствия, – поморщился Герман и, взяв с собой чай, добавил: – Спокойной ночи.

– Спокойной, – ответил я.

Как же все неправильно получилось. Но пусть он пока переварит эту информацию, а потом поговорим и о другом. Только это неправильно. Я готовился к одному, а получилось все иначе.

Сын для меня всё. Но и Лола стала большим, чем просто секс. Ее добродушные карие глаза, ее неуверенность в себе, ее самоотдача – все было больше, чем я когда-либо получал. И хотел дать ей то же самое.

Допив чай, я сполоснул кружку и пошел к себе в комнату.

Разговора с Германом не получилось, и я должен как-то сказать об этом. Но уже завтра, наверное…

Я теперь сомневался. До этого был полон уверенности, а теперь что-то перегорело внутри. Я надеялся, что сын воспримет новость нормально… Нет, не о матери, а о Лоле. А сейчас боюсь, что ее имя вызовет новую волну протеста.