Туша

Был ли я хуже сейчас, разжевывая этот ботинок, по сравнению с тем человеком, образ которого так отчетливо встает перед моими глазами, всякий раз, когда я начинаю жалеть самого себя? Эти нелепые и отвратительные вопросы, заданные неизвестно кем и адресованные в пустоту. Кто я? Нет-нет, позвольте, так просто я об этом сказать не смогу, тут знаете ли такая материя…Лабиринт из многоточий. Другое дело, если вы меня спросите, не я самого себя, а вы! Вот только произнесите эти волшебные слова “Кто ты?” и поверьте, такого услышите! Целую историю, и может быть даже интересную, а мне и стыдно не будет.

Я, если уж быть совсем честным, и самому себе частенько лгу. Может быть и сейчас попробовать, а? Ты, мол, человек замечательный, человек исключительно…И снова многоточия, перечислять можно до бесконечности, но в этом-то и загвоздка, что слов я знаю ничтожное количество. Знаю я только такие слова, какие знать надобно, которые в ходу, и от которых не отвертеться, потому как они составляющая всего.

Какой-то кусочек, разжеванный, рассосанный и уставший сопротивляться челюстям отскочил от ботинка и тут же оказался в моем желудке. Сразу же стало как-то хорошо и спокойно. Значит можно жить! Оказывается, даже с торчащей из глотки подошвой сапога можно остаться человеком. Можно и в помоях вываляться, это ничего, это даже впрок пойдет, мол будешь знать собака, каково это. Но я не мог, нет-нет, мне уже никак в человечью шкуру не влезть, и я это отчетливо понимал, что, впрочем, меня совершенно не волновало, лишь бы быть, все остальное второстепенно.

Предаваясь воспоминаниям о прошлом, припоминая ту девушку в синем, я чувствовал нечто неприятное, будто бы выслушивал рассказ о чем-то пошлом и гадком. Но я только сейчас это так воспринимал, и именно от осознания собственной никчемности. Смотришь на себя со стороны и видя подобную вошь, трясёшься всем телом от страха, как бы не раздавил кто, а ведь всякий может, и помощи ждать не откуда. А я хочу спастись! Не шутки же ради я тут башмаки жую! Нет, мне страшно, до одури страшно от мысли, что это все перестанет существовать, оборвется как радиовещание, выключится, без предварительных помех, говорил диктор и замолчал. Тишина.

А прав был мой внутренний голос, вот я и в Бога уже веровать начал, да вот только худая это вера, трусость одна. Но раньше я и об этом бы не подумал, тогда-то любая вещь, которую я сейчас пакостью называю (заискивая неизвестно перед кем в надежде на снисхождение) была для меня самой обыденной. Не совершая ни добрых, ни злых поступков, я плыл по жизни среди явлений, совершавшихся без моего участия. Я был никем, и нынешнее состояние моего тела, не более чем отражение копошащейся в грязи, отвратительно извивающейся души моей.

До слуха моего донесся стон. Я испугался, башмак вывалился у меня из рук и встретившись с полом, громко хлопнул. И снова стон. Подобного я ранее не слышал, ничего более причудливого природа на свет еще не производила. Казалось, что будь это возможным, чтобы животное (допустим корова) испытав сугубо-человеческую боль, издало бы вопль от этой боли, по животному заревело, то именно так бы это все и звучало.

Он не смолкал, откуда-то сверху, капля за каплей в мою отвратительную квартиру затекало море чьих-то страданий. Елена Викторовна? Но она ведь говорила со мной, перед тем как уйти, и я не слышал, чтобы она вернулась назад. Кто это?

Я вслушивался, чтобы понять, хотя бы приблизительно, кому мог принадлежать этот стон. Это отвлекало от мыслей, ранее мучивших меня и как-то заглушало чувство голода. Все то же животное, нечеловеческий стон. Хлюпающая грязь, шипение, журчание, все что угодно, но человека я в этих звуках различить не мог. Но я был абсолютно уверен в том, что какофония эта сыграна одним из моих соседей. Быть может то был муж Елены Викторовны. Тогда же почему она бросила его и не вернулась? Она явно сошла с ума, ты же разговаривал с ней, помнишь разговор с этой помешанной?

Вдруг громкий свист, словно поставленный на плиту чайник вскипел и начал истерично предупреждать об этом всех присутствующих в квартире. Неизвестный, на время переместившийся в мою квартиру, заполнив её пронзительным и протяжным звуком, вернулся к себе, и я услышал, как кто-то, разместившись на обратной стороне моего потолка стал тяжело и громко дышать. Этот некто, словно спасенный утопающий, выволоченный на берег торопливо сипел, жадно проглатывая воздух.

Совершенно новый звук. Будто бы хотели сказать что-то, но слышен лишь дрейфующий по волнам, созданным мелодикой каждой отдельной буквы, хрип. Неизвестный откашлялся, чтобы прочистить горло. И снова. Да-да, я уже начинаю разбирать слова! Как же верно страшно сейчас моему соседу сверху, я бы боялся, умер бы со страха, от осознания непроходимости этой немоты. Это человек! Я слышу хрипловатое, спасительное “Помогите”. Теперь нас двое, и мне уже не так страшно.