Туша

Она говорила сама с собой, я был не нужен ей, меня не было. Как давно это продолжалось я не знал, потому как от напряжения кровь бешено пульсировала и все стучалась в стенки сосудов, громыхала, гудела в голове и опускала весь мир под воду, отчего он звучал как-то приглушенно.

Раньше было хорошо? А что было раньше, она говорила об этом? Я притаился, спрятался, будто кто-то мог меня увидеть, задержал дыхание, чтобы стать самой тишиной, чтобы слышать любое сказанное ей слово, улавливать каждое дыхание. И она заговорила, заговорила так, словно писала, увековечивала славные времена грядущего прошлого, и хоть бы только она не останавливалась, а продолжала, продолжала, продолжала!

(Елена Викторовна со стороны)

Елену Викторовну вряд ли можно было назвать человеком выдающимся. По правде говоря, в наше время выдающиеся люди встречаются не часто. В них необходимости более нет. И это очень даже просто доказать. Когда нет границ, нет и людей, выходящих за границы, а именно они-то и являются выдающимися. Елена Викторовна границ не пересекала, она, как и все мы, была человеком запредельным и могла бы конечно пройтись голышом по Дворцовой площади будь в том для неё хоть какая-нибудь выгода.

Выйдя как-то случайно замуж, а в наш просвещенный век иначе и быть не могло, потому как всякая закономерность, будь то денежная выгода или какая-нибудь влюбленность, принижает человеческое достоинство, она из самой обыкновенной девицы превратилась в самую обыкновенную даму. Мужа своего она не любила, как и он её, и в том не было ничего парадоксального или необычного. В наше честное и смелое время мы не стеснялись говорить о том, что любви не существует, что она суть лишь химия, и что нет в природе никаких побудительных причин окромя лишь человеческого воления, совершенно независимого и ничем не обоснованного.

Семейная жизнь Елены Викторовны мало чем отличалась от супружеского быта любой другой женщины. Детей у неё не было, они бы лишь мешали наслаждаться жизнью, да и что право за примитивизм-то такой это ваше деторождение? Мужу её было совершенно начхать на это обстоятельство, он, как и многие другие, как и сама Елена Викторовна, был озабочен лишь вопросом комфорта. О, то была настоящая одержимость, начавшаяся давным-давно и подходящая к точке пика в наше время.

Положим, что начиналось все очень даже разумно, с какого-нибудь камня, или допустим с глиняного горшка, в котором удобнее всего было переносить угли. Здесь как вы видите, нет ничего ужасного, а главное, сколько пользы! Но вот то, что я имел честь наблюдать в свое время, уже настораживало.

Елена Викторовна, была человеком не то чтобы ленивым, а скорее следующим установкам о том, что надобно себя беречь. Рабочий день протяженностью в два часа — вреден для организма! Не потребляйте более десяти яиц в день! Потребляйте в пищу сорок яиц в день! К этим и многим другим вещам она прислушивалась и покорно слушала их, нисколько не смущаясь того, с какой периодичностью мнения переходили от одной крайности к другой.

Как бы там ни было, но большую часть времени Елена Викторовна вместе с мужем проводила дома, ничем не занимаясь, отдаваясь на волю механизмов комфорта, которыми она себя окружила. Бездумно встречала она дни уставившись в материю их слепыми глазами своими и застыв на месте, даже не глядя во след скачущим прочь минутам и часам, продолжала лежать на диване. Человеку не нужно было ничего делать, за него все делали приобретенные им вещи.

Но бывает так, что в мозгу вдруг вспыхивает что-то, прорывает пелену рутинно проплывающих друг за другом дней, и перед человеком во весь рост встает осознание какой-то ошибки, приведшей к этому застыванию реальности. Подобное происходило и с Еленой Викторовной, и в такие минуты она чувствовала себя ничтожеством, осознавая всю безвыходность своего положения, как и жизни в целом. Ей не могли помочь все эти многочисленные теории о независимости человеческого существа и разума его от внешних обстоятельств. Она ощущала себя жалким насекомым и силы природы довлели над ней, загоняли её в глубины рассудка, где с ней разговаривал кто-то. Она не знала имени этого неизвестного, внутренним чутьем догадываясь, что это Бог. Его же не существует, но он здесь, а значит все они врут. Врут и верят в собственную ложь, а значит не услышат, и любви не существует, и не куда бежать, не к кому.

Но минуты отчаяния проходили, оставив после себя часы жалких попыток изменить свою жизнь в лучшую сторону, переходивших в последующем в недели немого оцепенения.

Подобный ход вещей противоречил общему представлению о вольготной жизни, но парадокс этот был в скором времени сведен на нет.